|
Мужик повел плечами и задумчиво ответил: -- Не пропадет... Понизив голос, хмуро продолжал: -- Я давеча при девчонке нарочно сказал, что пустой он, -- нет, он не пустой! Тяжело в нем положено! -- Ну? -- спросила мать. -- Так что? Он встал, подошел к ней, наклонился и тихо спросил: -- Человека этого знаете? Мать вздрогнула, но твердо ответила: -- Знаю! Это краткое слово как будто осветило ее изнутри и сделало ясным все извне. Она облегченно вздохнула, подвинулась на лавке, села тверже... Мужик широко усмехнулся. -- Я доглядел, когда знак вы ему делали, и он тоже. Я спросил его на ухо -- знакомая, мол, на крыльце-то стоит? -- А он что? -- быстро спросила мать. Он? Сказал -- много нас. Да! Много, говорит... Вопросительно взглянув в глаза гостьи и снова улыбаясь, продолжал: -- Большой силы человек!.. Смелый... прямо говорит -- я! Бьют его, а он свое ломит... Его голос, неуверенный и несильный, неконченное лицо и светлые, открытые глаза все более успокаивали мать. Место тревоги и уныния в груди ее постепенно занималось едкой, колющей жалостью к Рыбину. Не удерживаясь, со злобой, внезапной и горькой, она воскликнула подавленно: -- Разбойники, изуверы! И всхлипнула. Мужик отошел от нее, угрюмо кивая головой. -- Нажило себе начальство дружков, -- да-а! И, вдруг снова повернувшись к матери, он тихо сказал ей: -- Я вот что, я так догадываюсь, что в чемодане -- газета, -- верно? -- Да! -- просто ответила мать, отирая слезы. -- Ему везла. Он, нахмурив брови, забрал бороду в кулак и, глядя в сторону, помолчал. -- Доходила она до нас, книжки тоже доходили. Человека этого мы знаем... видали! Мужик остановился, подумал, потом спросил: -- Теперь, значит, что вы будете делать с этим -- с чемоданом? Мать посмотрела на него и сказала с вызовом: -- Вам оставлю!.. Он не удивился, не протестовал, только кратко повторил: -- Нам... Утвердительно кивнув головой, выпустил бороду из кулака, расчесал ее пальцами и сел. С неумолимой, упорной настойчивостью память выдвигала перед глазами матери сцену истязания Рыбина, образ его гасил в ее голове все мысли, боль и обида за человека заслоняли все чувства, она уже не могла думать о чемодане и ни о чем более. Из глаз ее безудержно текли слезы, а лицо было угрюмо и голос не вздрагивал, когда она говорила хозяину избы: -- Грабят, давят, топчут в грязь человека, окаянные! -- Сила! -- тихо отозвался мужик. -- Силища у них большая! -- А где берут? -- воскликнула мать с досадой. |
