|
И не звучали в ней тоскливые вздохи силы, смутно жаждущей простора, вызывающие крики задорной удали, безразлично готовой сокрушить и злое и доброе. В ней не было слепого чувства мести и обиды, которое способно все разрушить, бессильное что-нибудь создать, -- в этой песне не слышно было ничего от старого, рабьего мира. Резкие слова и суровый напев ее не нравились матери, но за словами и напевом было нечто большее, оно заглушало звук и слово своею силой и будило в сердце предчувствие чего-то необъятного для мысли. Это нечто она видела на лицах, в глазах молодежи, она чувствовала в их грудях и, поддаваясь силе песни, не умещавшейся в словах и звуках, всегда слушала ее с особенным вниманием, с тревогой более глубокой, чем все другие песни. Эту песню пели тише других, но она звучала сильнее всех и обнимала людей, как воздух мартовского дня -- первого дня грядущей весны. -- Пора нам это на улице запеть! -- угрюмо говорил Весовщиков. Когда его отец снова что-то украл и сел в тюрьму, Николай спокойно заявил товарищам: -- Теперь у меня можно собираться... Почти каждый вечер после работы у Павла сидел кто-нибудь из товарищей, и они читали, что-то выписывали из книг, озабоченные, не успевшие умыться. Ужинали и пили чай с книжками в руках, и все более непонятны для матери были их речи. -- Нам нужна газета! -- часто говорил Павел. Жизнь становилась торопливой и лихорадочной, люди все быстрее перебегали от одной книги к другой, точно пчелы с цветка па цветок. -- Поговаривают про нас! -- сказал однажды Весовщиков -- Должны мы скоро провалиться... -- На то и перепел, чтобы в сети попасть! -- отозвался хохол. Он все больше нравился матери. Когда он называл ее "ненько", это слово точно гладило ее щеки мягкой, детской рукой. По воскресеньям, если Павлу было некогда, он колол дрова, однажды пришел с доской на плече и, взяв топор, быстро и ловко переменил сгнившую ступень на крыльце, другой раз так же незаметно починил завалившийся забор. Работая, он свистел, и свист у него был красиво печальный. Однажды мать сказала сыну: -- Давай возьмем хохла себе в нахлебники? Лучше будет обоим вам -- не бегать друг к другу. -- Зачем вам стеснять себя? -- спросил Павел, пожимая плечами. -- Ну, вот еще! Всю жизнь стеснялась, не зная для чего, -- для хорошего человека можно! -- Делайте как хотите! -- отозвался сын. -- Коли он переедет -- я буду рад... И хохол перебрался к ним. VIII Маленький дом на окраине слободки будил внимание людей; стены его уже щупали десятки подозрительных взглядов. Над ним беспокойно реяли пестрые крылья молвы, -- люди старались спугнуть, обнаружить что-то, притаившееся за стенами дома над оврагом. По ночам заглядывали в окна, иногда кто-то стучал в стекло и быстро, пугливо убегал прочь. Однажды Власову остановил на улице трактирщик Бегунцов, благообразный старичок, всегда носивший черную шелковую косынку на красной дряблой шее, а на груди толстый плюшевый жилет лилового цвета. |
