|
-- Мы с ним часто разговариваем, -- хороший мужик. Скоро Федю выпустят? -- Всех выпустят, я думаю! У них ничего нет, кроме показаний Исая, а он что же мог сказать? Мать ходила взад и вперед и смотрела на сына, Андрей, слушая его рассказы, стоял у окна, заложив руки за спину. Павел расхаживал по комнате. У него отросла борода, мелкие кольца тонких, темных волос густо вились на щеках, смягчая смуглый цвет лица. -- Садитесь! -- предложила мать, подавая на стол горячее. За обедом Андрей рассказал о Рыбине. И, когда он кончил, Павел с сожалением воскликнул: -- Будь я дома -- я бы не отпустил его! Что он понес с собой? Большое чувство возмущения и путаницу в голове. -- Ну, -- сказал хохол усмехаясь, -- когда человеку сорок пет да он сам долго боролся с медведями в своей душе -- трудно его переделать... Завязался один из тех споров, когда люди начинали говорить словами, непонятными для матери. Кончили обедать, а все еще ожесточенно осыпали друг друга трескучим градом мудреных слов. Иногда говорили просто. -- Мы должны идти нашей дорогой, ни на шаг не отступая в сторону! -- твердо заявлял Павел. -- И наткнуться в пути на несколько десятков миллионов людей, которые встретят нас, как врагов... Мать прислушивалась к спору и понимала, что Павел не любит крестьян, а хохол заступается за них, доказывая, что и мужиков добру учить надо. Она больше понимала Андрея, и он казался ей правым, но всякий раз, когда он говорил Павлу что-нибудь, она, насторожась и задерживая дыхание, ждала ответа сына, чтобы скорее узнать, -- не обидел ли его хохол? Но они кричали друг на друга не обижаясь. Иногда мать спрашивала сына: -- Так ли, Паша? Улыбаясь, он отвечал: -- Так! -- Вы, господин, -- с ласковым ехидством говорил хохол, -- сыто поели, да плохо жевали, у вас в горле кусок стоит. Прополощите горлышко! -- Не дури! -- посоветовал Павел. -- Да я -- как на панихиде!.. Мать, тихо посмеиваясь, качала головой... XXIII Приближалась весна, таял снег, обнажая грязь и копоть, скрытую в его глубине. С каждым днем грязь настойчивее лезла в глаза, вся слободка казалась одетой в лохмотья, неумытой. Днем капало с крыш, устало и потно дымились серые стены домов, а к ночи везде смутно белели ледяные сосульки. Все чаще на небе являлось солнце. И нерешительно, тихо начинали журчать ручьи, сбегая к болоту. Готовились праздновать Первое мая. На фабрике и по слободке летали листки, объяснявшие значение этого праздника, и даже не задетая пропагандой молодежь говорила, читая их: -- Это надо устроить! Весовщиков, угрюмо усмехаясь, восклицал: -- Пора! Будет в прятки играть! Радовался Федя Мазин. Сильно похудевший, он стал похож па жаворонка в клетке нервным трепетом своих движений и речей. Его всегда сопровождал молчаливый, не по годам серьезный Яков Сомов, работавший теперь в городе. |
