Постепенно Рафи разузнал очень много о хозяине. Кармен работала на кухне, еще когда ферма принадлежала деду Мануэля. Правда, тогда она была совсем маленькой девочкой, помогающей по хозяйству кухарке. Она‑то и рассказала Рафи, что старший сын хозяина тоже был тореро. Вернее, хотел им стать. Но отец воспротивился этому. Он мечтал, чтобы старший сын помогал ему управлять фермой, а потом, со временем, взял бы это дело целиком в свои руки. Но парень был упрямый и однажды, после особенно сильной ссоры, сбежал из дома. Тогда ему было пятнадцать.

Для Мануэля это был настоящий удар. Уже потом, спустя несколько лет, до него дошли слухи о том, что его сын стал‑таки матадором. Причем, как утверждали люди, видевшие его на арене, очень неплохим. Но это не произвело на отца никакого впечатления. Он был по‑прежнему обижен на сына, который пошел против родительской воли. Отец возлагал теперь все надежды на младшего. Но и тот, похоже, не горел желанием разводить быков. Хотя, как рассудительно сказала Кармен, мальчишеские мечты могут так и остаться мечтами, если отец вовремя возьмет в руки ремень. Рафи в этом сомневался, но благоразумно промолчал. Несмотря на «сынка» и усиленное питание, спорить со старухой он побаивался.

Время шло. День сменяла ночь, затем опять приходил день, который был точным повторением предыдущего. Рафи работал от зари до зари, ел, спал. И старался ни о чем не думать. Без конца мусолить вопрос, что будет, когда он найдет цыганку (а в том, что он рано или поздно ее найдет, Рафи не сомневался), было бесполезно. Он не был уверен, что она вообще сможет ему хоть чем‑нибудь помочь.

Бежать с фермы он передумал давно. Поначалу такие мысли приходили в голову, но он понимал, что это был бы бесчестный поступок. Все‑таки между работой в доме дяди, вернее, тем, что за ней стояло, и его нынешним положением была пропасть. Там правда была на его стороне, что бы он ни сделал. Но здесь… Здесь Рафи был вовсе не уверен в своей правоте. А если не уверен в том, что ты абсолютно прав, лучше ничего не делать. Потому что жить дальше с памятью о том, что поступил однажды не так, как должно, – не слишком приятное занятие. Рафи вовсе не хотел, чтобы ему было стыдно хотя бы за один день своей жизни.

Часто он вспоминал Веронику и Мигеля. Но старался гнать от себя эти воспоминания. Ничего, кроме горечи, они не приносили. А Рафи был не из тех людей, которые обожают горевать. Тот, кому приходилось много страдать, относится к своему горю без всякого уважения, старается подальше задвинуть его в тайник души и не выпускать. Любят свое страдание и себя в страдании лишь те, кто не знает, что такое настоящее горе.

Иногда Рафи думал и о хозяине цирка, который, по сути, много сделал для него. Гораздо больше, чем кто‑либо. Рафи было жаль, что он исчез, не попрощавшись с ним– Наверное, стоило бы… Но тогда он просто не смог найти в себе сил, дождаться утра и уйти, как полагается. Рафи решил, что обязательно попытается потом найти его. Хотя бы для того, чтобы извиниться.

Так прошел месяц. Потом еще один. Для Рафи ничего не менялось. Он работал на кухне, выполняя приказы старой Кармен и терпя ее придирки, понемногу отрабатывал деньги, которые был должен… И ждал. Ждал, когда, наконец, сможет отправиться в путь. Каждый день, проведенный во тьме, ложился тяжелым грузом на его сердце. Теперь, когда забрезжила хоть призрачная, но все же надежда, было так трудно сидеть сложа руки, не предпринимая ничего, чтобы осуществить свою мечту.

Несколько раз Рафи пытался поговорить с хозяином, чтобы получить другую работу, за которую тот платил бы больше. Но дон Мануэль твердил одно – подожди…

Лишь спустя три месяца после их последнего разговора хозяин вызвал Рафи к себе.

– Ну что, – сказал он, – хочешь уйти с кухни?

– Конечно, – ответил юноша.

– Кармен будет жалеть.