У Шумилова закралось подозрение, что Кузьма чего-то недоговаривает.

— Ну-ка, по порядку все объясни. Это кто ещё меня собирается «брать»?

— Явились двое, значит, оч-чень мрачные субъекты. Но я еще не заступил, Филофей стоял… Филофей сразу почувствовал нелады. Останавливает их, куды, дескать, направляетесь? А они эдак: к Шумилову! Ну, бо-о-орзые…

Было похоже, что дворник собрался растянуть свою сагу до утра. Шумилов на него цыкнул:

— Говори по делу!

— Филофей проводил их наверх, к госпоже Раухвельд, — Кузьма подтянулся и заговорил без лирических отступлений. — Через полчаса ко мне с набережной забегает Палашка, говорит, барыня ее послала сказать, что явившиеся господа из сыскной полиции желают видеть вас. Сидят, значит, пьют кофе и никуда не уходят. Главный среди них Агафон. Плохое имя, Агафоны все сычи!

Шумилов даже плюнул с досады:

— Дур-р-рак ты, Кузьма! «Засада», «брать будут» — откуда только словечек таких нахватался! Читать надо меньше газет с криминальной хроникой. Я тебе подарю подписку на будущий год на ботанический журнал, не пожалею червонца. Или анатомический атлас куплю, чтоб картинки рассматривал.

Шумилов знал Иванова довольно хорошо, имел с ним соприкосновение по нескольким весьма спорным делам. Иванов очень зауважал Шумилова после того, как тот объяснил ему принцип метания ножей. Псковский мужик, каковым был и, в сущности, остался Иванов, понятия об этой премудрости не имел, Шумилов же, как выходец с Дона, давшего во времена Крымской войны лучших пластунов, знал о метании ножей, да и о холодном оружии вообще, не

понаслышке.

Поднявшись к дверям квартиры Раухвельд, Алексей нашел их двери приоткрытыми. Явно это было сделано умышленно. Шумилов прекрасно знал, что вдова жандармского ротмистра имеет вполне совершенные навыки конспиративной работы. Она сама не раз вспоминала, как во времена польской смуты 1861–1863 годов «держала» конспиративную квартиру в Вильно, на которой ее супруг проводил секретные встречи с агентурой. Вдова даже считала себя отчасти виновной в гибели мужа именно потому, что его разоблачение и убийство польскими «жолнёрами» произошло после того, как она выехала из города, и барону Эрасту Раухвельду пришлось организовывать встречи по другому адресу.

Алексей просунул голову в квартиру и прислушался. Из-за плотно затворенных дверей в гостиную доносились мужские голоса. О чем шел разговор, понять было невозможно. Шумилов тихонько протиснулся через приоткрытую дверь в прихожую, там переобулся в домашние лайковые туфли и беззвучно прошел в ванную комнату, где бросил простреленный, выпачканный грязью плащ-пыльник. Там же он оставил велюровый пиджак, так и не очищенный до конца, пистолет и кастет. Лишние расспросы Агафона Иванова были сейчас ни к чему. Оставшись в рубашке и галстуке, Шумилов вернулся в прихожую и надел висевший на вешалке чистый плащ, переобулся в уличную обувь, вышел за дверь, которую плотно за собой прикрыл.

И только после этого дважды крутанул ручку звонка.

Звонок дважды звякнул, за дверью послышались торопливые шаги. Когда она распахнулась, на пороге оказался Александр Раухвельд. Не давая ему раскрыть рот, Шумилов как можно громче заговорил:

— Господи, неужели к нам пожаловал сам Агафон Иванов?

Он вошел в квартиру, принялся разуваться, продолжая без умолку говорить:

— Я еще из-за двери почувствовал запах самой дешевой солдатской двухкопеечной ваксы. И сразу решил, что к нам пожаловал агент сыскной полиции Иванов.

В дверях гостиной появился сам Агафон, недоверчиво оглядывавший Шумилова:

— Алексей Иванович, вы шутите, что ли?

— И даже не один, — продолжал разглагольствовать Шумилов.