— Дальше сам.

— А янки где?

— Их передовые дозоры за нами километрах в трёх. Но здесь их, дружок, тучи.

— А как мне вернуться?

— В Баркерс-милл найдёшь Тома Вуди. Он знает, как со мной связаться. Дуй давай.

Большую часть утра Старбак просидел в сосняке, а потом дал себя схватить нью-хэмпширцам. Сейчас, поужинав так плотно и вкусно, как не ужинал ни разу за последние несколько недель, он благодарно принял предложенную сигару и, заметив, что Джеймс нахмурился, объяснил: де, после застенков мятежников сигары благотворно влияют на бронхи. Описав собравшимся перенесённые в тюрьме муки, Натаниэль рассказал и о повешении Вебстера, ни словом не обмолвившись ни о сиделке Вебстера Хетти Лоутон, ни о Скалли с Льюисом.

Пинкертон, набивая трубку отличным табаком с плантаций на Джеймс-ривер, найденным здесь же, в домике, где они квартировали, наморщил лоб:

— Зачем им нужно было привозить вас на казнь Вебстера?

— Думаю, они надеялись, что я каким-то образом выдам себя, покажу, что знаю его, сэр.

— Вот же болваны! — покачал головой Пинкертон, разжигая трубку. Управившись с ней, он постучал пальцем по разложенным на столе тонким листкам доставленного Старбаком донесения, — Как я понимаю, с автором письма вы знакомы лично?

— Да, сэр.

— Друг семьи, да? — Пинкертон перевёл взгляд с тощего Натаниэля на пухлого Джеймса и обратно, — И я полагаю, мистер Старбак, что раз ваш друг семьи попросил отнести его письмо вас, то ему было известно о ваших симпатиях к Северу?

Вопрос попахивал неуклюжей проверкой на лояльность, и Натаниэль осознал со всей ясностью, что вот она — точка, после которой возврата нет. Или он говорит сейчас правду, и тогда — прости-прощай, рота «К» и Салли. Или Натаниэль начинает лукавить, памятуя ещё и о том, что Ричмонду без его лжи не выстоять. На краткий миг он решил, что поддастся искушению рассказать всё, как есть, ради спасения души, но вспомнил роту, вспомнил Салли и улыбнулся Пинкертону:

— Было известно, сэр. Иногда я помогал ему собирать сведения для вас.

Вралось гладко. Несколько секунд он был в центре всеобщего внимания и восхищения, затем Пинкертон хлопнул по столу ладонью:

— Выходит, вы заслужили тюрьму, мистер Старбак! — он засмеялся, показывая, что шутит и вновь хлопнул по столу, — Вы — храбрый человек, мистер Старбак, вне всякого сомнения!

Пинкертон говорил чистосердечно, и его подчинённые поддержали шефа одобрительным гулом.

Джеймс тронул Натаниэля за локоть:

— Я всегда верил, что ты вернёшься на правильную сторону. Отличная работа, Нат!

— Север вам очень обязан, мистер Старбак, — торжественно объявил Пинкертон, — и я лично прослежу, чтобы вас не обошли наградой. Теперь, если вы закончили с едой, можем мы побеседовать лично? И ты, Джимми, конечно же. Пойдёмте. Вино можете прихватить с собой, мистер Старбак.

Пинкертон завёл их в маленькую, элегантно обставленную гостиную. На книжных полках стояли труды по богословию. На швейной машинке лежала недошитая сорочка. Боковой столик был уставлен семейными фотографиями в серебряных рамках. Угол дагерротипного изображения ребёнка перечёркивала лента крепа. Очевидно, дитя недавно умерло. На другом фото красовался юноша в артиллерийской форме армии Конфедерации.

— Не та фотография убрана в траур, да, Джимми? — усмехнулся Пинкертон, садясь, — Как мне вас лучше звать, мистер Старбак? Нат? Натаниэль?

— Нат, сэр.

— Ну, а вы меня можете называть Бульдогом.