Морозов, не оборачиваясь, махнул рукой. Сделал он это спокойно, не отгоняя, а как бы благословляя в путь. Малец кивнул, а в следующее мгновение его словно ветром сдуло. Паренек рванул через двор, нырнул за ворота, и через секунду осталась только тонкая дорожка пыли да тихий скрип калитки.

Воевода немного помедлил, потом неспешно развернулся и направился к машине.

— Ваши слова имеют вес, княже, — сообщил мужчина, распахивая передо мной дверь. — Вы обмолвились, что в городе будет открыта приёмная для жалоб и предложений. И народ очень заинтересовался этим. Спрашивают, можно ли будет оставить свои проекты и пожелания по улучшению княжества.

Я приподнял бровь и хмыкнул. Открыл дверь машины и сел в салон.

— А вы говорили, что местные не захотят сообщать о правонарушениях, — напомнил я, устраиваясь поудобнее в кресле. — А выходит, готовы. Хотя, конечно, ещё неизвестно, что за обращения будут. Может быть начнут жаловаться на слишком громкие крики кошек по ночам… Кто кого перекричал и на каком заборе.

Морозов чуть повёл плечом, как будто хотел пожать, но передумал, и не торопясь обошел капот. Сел за руль привычно и пристегнулся ремнем безопасности.

— Тут не угадаешь, — согласился он, проверяя зеркала. — Один напишет, что у соседа петух клюёт чужое бельё, другой скажет, что дочь переписывается с кем-то «с Западной стороны». У народа, знаете ли, фантазия богатая. А бумага все стерпит. Так что, если откроем приёмную, то придётся нам отделять быль от небылиц.

Он завёл мотор, машина вздрогнула, фыркнула и покатилась по дороге.

— Сообщения могут быть анонимными? — спросил он после короткой паузы.

— Принимать будем всё, — решительно ответил я. — Но верить анонимкам нужно с большим скепсисом. Можно ведь и от соседа написать, и от имени кота.

— Учитывая местных котов — они вполне способны не только написать, но и наврать с три короба, — хмыкнул Морозов…

Мы оба усмехнулись. На миг стало по-домашнему тихо, уютно. По-домашнему.

— После того как Параскева оказалась под следствием, к нам станут относиться серьёзно, — продолжил я после паузы.

— К вам, — не без удовольствия поправил меня Морозов, чуть скосив глаза, — за свою репутацию я не переживаю. За столько лет она у меня сделалась как калёное железо.

— А сколько вы тут живёте? — спросил я, вроде между делом. — Вы местный?

Морозов не сразу ответил. Взгляд его скользнул по дороге, по прохожему с авоськой, по вывеске булочной.

— Если в городе не осталось тех, кто помнит меня приезжим, — сказал он наконец, — значит, я местный.

Не надо было иметь семь пядей во лбу, чтобы понять, что на вопрос Владимир так и не ответил. Видимо не хотел, и у него наверняка были на это свои причины.

Я же не решился переспрашивать и настаивать. Морозов, как мне уже стало понятно, человек не из тех, кто выкладывает своё прошлое между первым и последним глотком чая. Потому я резонно рассудил, что если воевода не хочет говорить о себе, то значит время для этого еще не пришло. А может и никогда не придет. Каждый имеет право на личную жизнь и свои скелеты в шкафу. Особенно человек, который эту самую жизнь посвятил служению княжеству.

— Но у нас с вами появилась новая проблема, которую надо решить, — ловко сменил тему Морозов, глядя вперёд так, будто там, за поворотом, уже поджидала очередь из жалобщиков. — Надо открывать приёмную. Иначе люди начнут искать встречи в княжеском доме.

Он вздохнул и покачал головой.

— Мало того, что дорога к нам пролегает мимо леса. Кто-то достаточно глупый решит срезать путь через чащу. А там, сами знаете… — он покосился на меня, не договорив. — Так ещё и Никифору придётся нервничать.