А теперь прикинь, дорогой наш читатель: как ты бываешь раздражен, когда вечером по ящику нечего смотреть? Или у соседа за стеной громко играет музыка… вот уж, действительно, – проблемы! Не жизнь, а мука, тоска смертная… А то – на корточках посидеть…

Алик Алапаевский напоминал карикатуру… или персонаж из голливудского фильма про русскую преступность. За километр от него разило НЭПом в шаржированном, утрированном варианте.

Одет Алик был в черный полушубочек с отворотиками, брюки галифе и хромовые офицерские сапоги. Начищенные, блестящие. А еще был у него огромный перстень с бриллиантом из бутылочного стекла, и – фикса. Как посмотришь, сразу поймешь – дрянь дело! Точно – вор! Вид Алика Алапаевского был бы архаичен даже для шестидесятых годов… А на дворе то – девяносто третий.

Алик сидел, скрестив ноги, посреди зала. Рядом с ним (или, пожалуй, при нем) на корточках примостился весь из себя особо опасный – полосатый – нанаец с лунообразным лицом. Вдвоем они составляли законченный гротесковый жанровый рисунок: Представители уголовного мира старой России… Это вам не какой нибудь Бобыль гитарист. Это… ой, фикса какая! Ну… точно – вор!

А вору нужно себя проявить. Тем более что вокруг него с полосатым уже образовался кружок татуированных шакалов.

Зверев сидел невдалеке в обществе Василия, четырех чеченцев из личной гвардии Дудаева и милиционера татарина, который возвращался в тринадцатую зону из больнички. С чеченцами Зверев заговорил сам. Привлек их внешний вид: все были подтянутые, в одинаковой защитной полувоенной форме, натовских шнурованных ботинках… от них веяло силой, спокойствием. Что то подтолкнуло Зверева, и он спросил: а куда, мол, вы, ребята? – В Нижний Тагил. – Менты? – Нет, гвардия Дудаева, но оформили нас, как сотрудников. – Ну, значит, вместе едем. Давай познакомимся…

К их разговору присоединился татарин милиционер. Так вот они группкой и сидели, расспрашивали татарина о тринадцатой зоне… А вору нужно себя проявить. Объектом для своего выступления он избрал Зверева. Видимо, потому, что запомнил по этапу. Потому что не блатного, не лагерного вида Зверев ехал в вагоне вместе с особистом Василием.

Алик Алапаевский сидел, делал значительный вид и поглядывал в сторону компании, расспрашивающей татарина о жизни в красной зоне. Искал повод, а повода не было… Но если хорошо подумать, то, глядишь, и найдется.

– А вот некоторые, – еказал он громко, обращаясь к луномордому нанайцу в полосатом, – некоторые жрут в три глотки, курят хороший табак… а на записку вора, что, мол, вор с нами едет, зашлите вору, по сучьи тихарятся.

Он произнес свою тираду, обращаясь к нанайцу. А посмотрел на Зверева. Сашка все понял, но отвечать не стал. Он только внимательно посмотрел на Алика, усмехнулся… Нанаец и шакалы тоже посмотрели в их сторону.

– И по масти темные очень личности бывают: то ли пидор, то ли какой мальчишечка подментованный… никак не пойму.

Молчать дальше было глупо.

– Ты про меня говоришь? – спросил Зверев громко.

– Может, и про тебя… Хочешь потолковать – подсаживайся, угости сигаретками по братски. Тогда и разговор будет.

– Подсаживаться к тебе мне незачем, я и здесь хорошо сижу. А сигарет не жалко – угощу, – Зверев вытащил пачку «Мальборо», швырнул. Один из шакалов ловко поймал и передал Алику. Вор распечатал и – оцените красоту жеста – угостил всех присутствующих. Шакалы и нанаец задымили. Авторитет господина Алапаевского резко поднялся.

– А все равно масти темной, – глубокомысленно сказал вор.