Зверев повернулся и вышел. На улице в лицо ударил ветер со снегом. Он запахнул ватник и быстро двинулся вперед. На душе остался какой то неприятный осадок… как копоть черной литейки.

…И плевать то на этого Обнорского! Фраерок, журналисток… писал, поди, дрянь какую нибудь, да водяру халявную жрал на фуршетах. За что он подсел то? А, по двести восемнадцатой… ну ну… с пистолетиком мальчик баловался, в детстве, видать, в войну не наигрался. Но почему, интересно, в ментовскую зону попал? Наверно, по блату… Папахен номенклатурный, мамахен царских кровей, а сам из мажоров… Да, скорее всего, так и есть.

А ведь не похож! Не похож – и все тут. Мажоры так себя не ведут. Всей этой позолоченной молодежи за годы ментовской работы Зверев навидался. Как правило, попав в сложную ситуацию, эти мальчики скисали вмиг. Закатывали истерики, пугали связями папули и родней мамани, а потом кололись, сдавая подельников, выгораживая себя… Да, а этот Обнорский на них не похож. Взгляд не тот. Пашет, сказал Адам, как черт, хоть и хромой. Стержень какой то в мужике есть. Что же он за гусь то? Любопытно…

Вечером Зверев задал этот вопрос одному питерскому менту. Тот появился на зоне за месячишко полтора до Обнорского, попал в отряд к Звереву.

– Слушай, Коля, – сказал Сашка, – ты вот еще недавно с воли то…

– Очнись, Саша, – ответил бывший майор. По пьянке он избил случайного человека. – Очнись… я только в Крестах почти год откуковал.

– Да понимаю… Но по сравнению со мной ты еще совсем свежий. Ты мне вот что скажи: тебе фамилия Обнорский что нибудь говорит?

– Обнорский? А кто такой? Сашка понял, что фамилия Обнорский майору ни о чем не говорит. Он махнул рукой и сказал:

– Да так… сидит тут у нас один гусь. Раньше был корреспондентом в питерской молодежке.

– А а! – сказал майор. – Так это Серегин, что ли?

– Какой, к черту, Серегин? Фраерок один – Обнорский фамилия.

– Так это и есть Серегин. Псевдоним Обнорского – Серегин. Так он, значит, здесь? Ну, понятно…

– Здесь, – ответил Зверев. – А ты его знаешь?

– Нет. Лично – нет. Но тип любопытный, доложу я тебе, Саня.

– А что такое? – спросил Сашка. Он уже почувствовал, что услышит, возможно, что то интересное… а может, неинтересное. Например, что Обнорский – или как там его? – Серегин – пьянь и скандалист. Только и всего.

– В Питере вокруг этого Серегина мутные какие то истории всю дорогу происходили. Он, видишь ли, на криминальную тему пишет. И потому с братвой завязался. Стрелки какие то были у них между собой, разборки.

– Ага… вот как? – сказал Зверев. Теперь история с пистолетом, или что там журналист хранил, приобретала другой смысл.

– Подробностей, конечно, не знаю… но какой то он прибандиченный. Год назад была там одна история по руоповской линии. Со стрельбой, с трупиками. Его самого, кстати, чуть не убили… А ты не слыхал?

– Откуда? – ответил Зверев. – В Тагиле питерская стрельба, Коля, не слышна… далековато. И что дальше?

– А хрен его знает. Мне, думаешь, их заморочки нужны? А прихватили его со стволом… «вальтер», кажется, хранил. Об этом даже в газетах писали.

– «Вальтер»? – удивился Сашка.

– Или «парабеллум». В общем, чего то такое заграничное. Совсем отвязанные стали, поля не видят… Тебя когда закрыли?

– В конце девяносто первого.

– Э э, Саша… это же мирное время было. А теперь стрельба идет – только держись. Пушкой уже никого не удивишь. Уже, бля, гранаты в ход пошли.