Зверев встрепенулся. О том, что Обнорский из Санкт Петербурга, он не знал. А земляки на зоне друг друга знают, поддерживают… Это открытие неприятно кольнуло Зверева: фамилию узнал, статью тоже, даже профессию узнал… Еще удивился: что журналист в ментовской зоне делает? А откуда парнишка на зону залетел – не спросил.

– Питерский, значит? – спросил Сашка, скатывая в ладонях хлебный шарик.

– Питерский. А ты не знал? – Адам тоже удивился. Кавказцы своих знают обязательно, У них земляческие связи сильны невероятно.

– Не знал… Ладно, я как нибудь к вам заскочу, потолкую с земляком.

– Заходи, Саша, тебя всегда рад видеть. Чайку попьем, захочешь – еще чего интересного придумаем. Мне бутылку «Джонни Уокера» прислали. Классная вещь.

Завхоз и бригадир потолковали еще несколько минут на общие темы и разошлись, дел у обоих было полно. В привычной предновогодней суматохе Звереву некогда было зайти в литейку – не до того… Но спустя день, когда он шел мимо, вспомнил. Посмотрел на часы: минут десять пятнадцать есть. Ладно, зайду, потолкую с журналистом. Земляк все таки.

В тамбуре у входа в цех перекуривали двое черных с ног до головы работяг. Выделялись только зубы и белки глаз, как у негров.

– Здорово, мужики, – сказал, подходя, Сашка, – Обнорский в вашей смене?

– В нашей, – ответил один из негров. Он закашлялся и сплюнул. Черный плевок лег на белый снег, наметенный ветром в щель.

– Позови, коли не в лом. Поговорить надо.

– Позову… чего не позвать, – негр встал, снова закашлялся. Этот кашель Звереву был знаком. Черное литье – оно и есть черное литье. Горячий душный воздух цеха был наполнен гарью, дымом, пылью. Всю эту дрянь перекачивали легкие зэков. После смены не хотелось курить – дым сигареты казался сладким. Ежедневно литейщики получали литр молока за вредность. Но здоровье все равно гробили… государство и на воле то не особенно заботилось о своих гражданах. Чего уж зэков то жалеть… Тебя сюда никто не звал. Кашляя, негр ушел. Бухнула дверь в воротах. Из цеха дохнуло горячим воздухом с запахом расплавленного металла. Ушел и второй негр. Снова бухнула дверь. На секунду в дверном проеме мелькнуло огненно белое жерло печи, выпускающей из чрева струю расплавленного металла. В дрожащем от жара воздухе веером летели брызги расплавленного чугуна. Зверев остался в тамбуре один, на белом снегу чернели плевки да отпечатки кирзовых сапог.

Спустя минуту или чуть больше дверь заскрипела… вышел журналист Обнорский. Он ничем не отличался от других негров: покрытая сажей брезентовая роба с огнеупорной пропиткой, прожженные кирзухи… розовые губы посреди черной бороды и белки глаз. В столовой он выглядел по другому. Сашка едва его узнал.

– Здорово, земляк, – сказал Зверев. – Я тоже питерский. Зовут меня Саша.

– Андрей, – ответил Обнорский. Блеснули зубы, блеснули в свете ртутных ламп глаза. Казалось, он был удивлен. И слегка насторожен.

Зверев протянул раскрытую пачку «Мальборо» и спросил:

– Время есть? Может, потолкуем? Питерский журналист вытащил из кармана брезентухи захватанную грязными руками пачку «Примы».

– О чем? – спросил он. Взял из пачки сигарету (Сигареты овальные. Четвертый класс), размял, рассыпая крошки, вставил в рот.

– Как работается? Что льем?

Обнорский безуспешно пытался прикурить, закрывая огонек спички от сквозняка. Спички гасли.

– Форму двенадцать. Может, слышал, завхоз?

– Поросят, значит? Та еще работенка. А вот теперь Андрей Обнорский точно посмотрел удивленно. Название отливки N 12 – поросенок – было специфическим, хождение имело в узком кругу работяг литейщиков.