– Давай, – сказал он. – И чтоб женщина и ребенок на переднем плане… как бы руки протягивают навстречу. А?

– Самое то, Сергей Иваныч. Сбацаем не хуже Рафаэля. Женщина и трогательная малютка… Тебя ждут дома! Ни один человек не пройдет мимо равнодушным.

– Ну, давай, действуй. Когда сделаешь?

– А когда нужно?

– Да чего тянуть? Чем быстрей, тем лучше.

– К утру устроит, Сергей Иваныч?

– А успеете?

– Не вопрос! Ради гуманистических идеалов… Тебя ждут дома! Женщина с малюткой… курочка…

– Иди ты со своей курочкой, – весело сказал замнач по воспитательной работе, поправил шапку и удалился.

– Завтра проверю, – крикнул он издалека.

– С курочкой то я за милую душу, – негромко ответил Сашка и пошел в отряд. Нашел двух художников. Один то рисовал плохо. Второй – неизвестно как. Еще никто его рисунков не видел, а сам о себе он сказал: не Глазунов, конечно, но все таки… МОГУ.

Зверев обеспечил их фанерой, красками, кистями, а главное – идеей:

– Женщина и малютка, протягивающие руки… Тебя ждут дома! Трогательно, пронзительно. Чтобы никто мимо не смог пройти равнодушным. Чтобы за душу хватало. Ясно, пикассы?

Пикассам все было ясно.

Сашка поужинал, попил чаю и через десять минут уже спал. Спали коровы и бабочки на лугу. Спали курицы на насестах. Спал у себя дома Сергей Иванович Кондратовский. И только два художника, наследники великого Малевича, трудились.

Утром полотно уже висело на стенде. В рассветной полутьме пробегая мимо, Сашка бросил на него взгляд, ничего не разглядел и побежал дальше – дела. Вслед ему тянулись женские и детские руки… Днем он встретил Кондратовского, сказал:

– А мы уже сделали, Сергей Иваныч. Не видели?

– Видел, – сухо ответил замнач.

– И как? Вам понравилось?

– Я бы лучше остался здесь, – сказал Кондратовский фразу, которую Зверев тогда не понял. А понял он ее ближе к вечеру, когда возвратился в отряд… Действительно, равнодушным картина оставить не могла никого! Страшная баба с безумными глазами тянула костлявые руки. Было ясно: схватит – тут же задушит. А у ее ног стоял малюточка с кровожадным лицом голливудского монстра. И он тоже тянул руки. Этот, подумал Зверев, скорее всего перекусит горло.

«Тебя ждут дома!» – кроваво горели буквы над семейкой вурдалаков. Художники (не Глазунов, конечно, но все таки… МОГУ), видимо, сильно поспешили. Краска кое где образовала потеки… они напоминали кровь… Тебя ждут дома!

– Пожалуй, – сказал Зверев, – прав Кондратовский: лучше остаться здесь!

Недели через две Зверев встретил в столовой Адама. Подсел к нему за стол, поставил свою шлемку, вытащил из специального чехольчика на поясном ремне персональное весло.

– Как там мой крестник, Адам?

– Обнорский то?

– Он, черт хромой.

– Вкалывает, Саня, как сто китайцев. Выносливый, хоть и хромой.

– Да ну? Он же из интеллигентов… говорят, журналист.

Адам взял кусок белого хлеба, отломил и только после этого ответил:

– Вот тебе и журналист. Пашет!… Пашет, как заведенный. Я его, как договаривались, поставил на легкий труд. Перевоспитываю.

Адам засмеялся, но Зверев его веселья не поддержал.

– Слушай, Адам, а что он за человек? Бригадир пожал плечами:

– Вроде ничего мужик. С юмором, в шиш беш хорошо играет. Твой землячок… питерский.

Зверев встрепенулся.