Бородатого Сашка пристроил к Адаму не со зла, а, скорее, для профилактики. Несколько десятков зэков в столовой наблюдали конфликт, в котором Зверев как бы уступил… Вроде бы – мелочь. Но в зоне все имеет несколько другой вес и смысл. Уступил сегодня, дал слабинку. Завтра послезавтра про тебя уже начнут шептаться за спиной. Про обычного зэка – нет, но завхоз отряда всегда на виду, все его поступки, и со знаком плюс, и со знаком минус, обсуждаются. Или, как говорят на воле, имеют большой общественный резонанс.

Хромого зэка, которого завхоз Зверев устроил в литейку, звали Андрей Обнорский. До посадки он работал корреспондентом молодежной газеты в Санкт Петербурге. Случайная и, в общем то, незначительная стычка в столовой будет иметь неслучайное продолжение.

Вечерело. Догорал закат. Серебрился иней на ограждениях локалок. Замотанный за день Зверев возвращался в отряд. Хотелось перекусить наскоро – под бушлатом Сашка нес вареную курицу, – попить чаю и лечь.

– Эй, Зверев!

Сашка замер, обернулся. Метрах в десяти стоял заместитель начальника колонии по воспитательной работе Сергей Иванович Кондратовский. Вот некстати, подумал Сашка, а вслух сказал:

– Добрый вечер, Сергей Иванович.

– Добрый, Саша, добрый… подойди, потолкуем.

Если не поворачиваться к нему боком, подумал Сашка, то курица не особо будет выпирать… глядишь, не заметит. Но все равно – некстати.

Зверев энергично подошел. На лице открытая улыбка человека, которому нечего скрывать… кроме вареной курицы под бушлатом. За нее завхоз шестнадцатого отряда запросто мог попасть в ШИЗО.

– Вот у тебя, Саша, в персональном номере окошко есть рисованное, верно?

– Есть, Сергей Иваныч, – осторожно ответил Сашка.

– Ага… лужок, коровки… верно? От коровок на лужку он запросто перекинет мостик к курочке под бушлатом, подумал Сашка. Видно, кто то заложил… Значит – ШИЗО.

– У меня там еще и бабочки порхают, – сказал он с неким вызовом.

– Во во, бабочки… а это что?

– Что?

– Вот и говорю: что? – повторил Кондратовский и ткнул пальцем себе за спину. А там стоял на двух ржавых железных столбах большой ржавый щит. Метра два на два, или около того.

– У себя в комнате ты, значит, лепоту навел, а здесь стоит себе щит… и ничего не надо. Всем по фигу, а, Саша?

– Так я… чего ж? Я, если надо…

– Конечно, Саша, надо. А как же? А то – растерялся. Са а всем на тебя не похоже.

«Если бы ты, гражданин начальник, знал, КАК я растерялся».

– Сделаем, Сергей Иваныч! Что за вопрос. Можем луг, коровок, бабочек и даже курочек, – бойко сказал Зверев. Ржавый щит на ржавых трубах казался ему сейчас замечательным и элегантным сооружением. Очень нужными и важным. Достойным кисти Пикассо.

– Ну зачем же курочек бабочек? Стенд должен нести воспитательную нагрузку. Значимую. Эмоциональную. Оптимистическую.

– Совершенно с вами согласен, Сергей Иванович, – подхватил Сашка. – Вот есть очень хороший, оптимистичный плакат: «На свободу с чистой совестью!»

Кондратовский покачал головой, хмыкнул и сказал:

– Ох ты и язва, Зверев!

– Да что вы, Сергей Иванович… я хотел как лучше. А не нравится про свободу с чистой совестью, давайте другой.

– Ну, какой?

– Тебя ждут дома!

Кондраковский внимательно посмотрел на стенд. Так, как будто уже увидел его покрашенным, расписанным.