– Чего это вы как на похоронах? – спросил с порога Галкин. – И воняет у вас чем то… бумагой, что ли, паленой? Шифровки из Лэнгли жжете? Следы заметаете?

И Давыдов, и Зверев посмотрели на Галкина так, что улыбка у него враз пропала.

– Что случилось то? – спросил он. Давыдов махнул рукой и вышел. В дверях он столкнулся с Сухоручко. Вид у капитана тоже был помятый.

– Здорово, Михал Ваныч, – сказал опер. Зам по оперработе остановился, сурово посмотрел на капитана и выпалил:

– Все! Звездец! Под монастырь подвел твой крестничек.

Сказал и вышел. Оторопевший Сухоручко обратился к Сашке:

– Да что случилось то?

Зверев бегло рассказал. После его рассказа Галкин присвистнул, а Сухоручко длинно выматерился.

– И унитаз лопнул, – сказал Сашка.

– Какой унитаз, дура? – ответил Дмитрий Михайлович. – Тут, брат, серьезней.

Внезапно вернулся Давыдов, негромко сказал что то на ухо Сухоручко.

– Есть, конечно, – ответил тот. – Пойдем, Иваныч.

Они ушли. Галкин закурил, похлопал Сашку по плечу и сказал:

– Не ссы, Саня… выкрутимся.

– А как? Как тут выкрутишься?

– Ладно, опер, похуже бывало. Сейчас, вон, светлые головы примут опохмелку… будем кумекать. Отправим все в Махачкалу.

Сашка про Махачкалу ничего не понял, а переспрашивать не стал.

– Твоя вина, конечно, тоже есть, – продолжал Галкин, – но у зама по опере вдвое больше. Он, вообще то, не имел никакого права тебя к секретным документам допускать. Так что вместе выкручиваться будем. Ему тоже шум то ни к чему.

Через десять минут вернулись Давыдов и Сухоручко, зашли в кабинет, посмотрели на Зверева, остановились у распахнутого сейфа. Сухоручко что то тихо говорил майору. Слов было не слышно. А ответы Давыдова, произнесенные раздраженным голосом, оказались слышны, хотя и отрывочно: …какая Махачкала, Дима? Ты что… когда одна бумажка пропадает… и то – акт составляй… не е, нереально… А? Не е… там были дела оперативной разработки. Там было – ой ей ей!

Но Сухоручко продолжал что то говорить, шептать в ухо, размахивать руками. Голос Давыдова доносился все реже, отрицательные интонации исчезали. Спустя какое то время он уже с интересом слушал капитана. Даже улыбнулся. Спустя еще пять минут они вместе вышли и скрылись в кабинете оперов.

– Ну, Саня, с тебя ящик водки, – облегченно сказал Галкин. – Замажет майор это дело. Но попотеть придется…

Зверев стоял бледный. Из туалета доносилось журчание воды в расколовшемся унитазе.

Потом Зверев вспоминал эту историю посмеиваясь. А тогда не до смеха было… Шуточки, понимаешь! Уничтожение совсекретных документов… А если бы этот случай получил огласку? О, если бы он получил огласку! Времена, конечно, уже не сталинские – сплошной либерализм, плюрализмы и где то, по большому счету, пофигизм. Но тем не менее! Звездопад мог бы быть неслабый… и, соответственно, раздача благодарностей с вручением ценных подарков. Ну, слава Богу, обошлось. Хотя и пришлось повкалывать: писались липовые справки, агентурные сообщения и т.д. А за Зверевым на некоторое время закрепилось прозвище Герострат. Хорошо хоть не Унитаз…

Так и началась карьера опера.

Но зато – в сейфе порядок. И унитаз новый.

Высокий, симпатичный черноволосый парень сидел напротив Галкина и ныл:

– Ну, Семен Борисыч, ну мы же с вами… ну вы же…

– Ты мне еще про обрезание расскажи, – хмуро ответил Галкин. – Мы не в синагоге, и я не раввин, Лева, я – мент.