Я виноват перед ним, думает индеец, виноват снова, я снова его подвел. Он показал мне недра своей души, раскрылся передо мной до дна, до личной своей преисподней — а я? Я бросил его в аду, чтобы вывести наружу свой дурацкий гарем. И где, кстати, все это бабьё? Мне даже оправдаться нечем: гляди, мол, я поступил как мужчина, спасая женщин и детей! А тебя вот спасать не стал. Как если бы ты не заслуживал спасения.

— Дружбу освежать не требуется. Это все-таки не секс.

Браво, индеец. Какой прекрасный аргумент, оригинальный и примиряющий. Конечно, он наладит отношения между молодым богом, чью душу разрывают неисполненные желания, и тем, кто ему эти желания внушал — годами. С главным архитектором чертова Содома.

— Догадался, игрок? — светло и холодно улыбается лунный бог. По губам проще всего определить, кто перед Дамело — Мецтли или Димми. Улыбка друга согревает, улыбка бога вымораживает. — Догадался, богом ЧЕГО ты стал?

Последний и Единственный Инка мотает головой: нет, откуда мне знать вашу божественную кухню? Откуда мне знать, во что меня превратили? Врет, конечно. Никто тебя, индеец, не превращал, никто не проводил над тобой обрядов, не бил плетью из человеческой кожи, не окуривал дымом вонючих сигар, привычных для шамана-айяуаскеро… А вот кока царства мертвых, сладкая, затягивающая отрава — была.

— Значит, догадаешься сейчас. Эй! — кричит лунный бог в направлении кухни, точно официантку подзывает. Хотя какие, к чертям, официантки на кухне обычного человека… и даже бога?

Но не успевает Дамело удивиться, как в комнату входит Тата. И выглядит она так, словно играет официантку в клубе для извращенцев, любящих растягивать удовольствие: юбка мини, но не микро, глубокое, но не бездонное декольте, фартучек без всяких непристойных надписей и картинок, высокие каблуки, но никаких чулок в сеточку… И только широкий ошейник, плотно охватывающий горло, будто мужская ладонь, показывает, что перед тобой не совсем официантка. Или даже совсем не официантка.

— Я же вывел тебя из преисподней, — хмурится индеец. — Ошейник больше не нужен. Ты ведь можешь его снять. Ты свободна!

Тата смотрит в стену с застывшим выражением лица, не отвечает, не упрекает, не протестует. Не делает ничего из того, что должна.

— Вывел? — посмеивается Мецтли. — Куда ты ее вывел, дружище? Преисподняя — это ты. Ты теперь владыка ада, не я. Я в твоем царстве такой же грешник, как и все. Плохой мальчик, искупающий грехи.

— Чего?

Поаплодируй собственному красноречию, Сапа Инка, и начинай уже шевелить мозгами: для каждого из влюбленных в тебя ты становился палачом, а для некоторых, влюбленных целую вечность, и чем-то большим. Например, адом. Ну а теперь улыбнись, улыбнись, как ты умеешь, красавчик. О да, безумная ухмылка — именно то, что нужно.

— Я. Не. Владыка. Ада! — Каждое слово индеец сопровождает ударом по столу.

— Но ты же игрок? — Трезвый голос Инти действует успокаивающе. — А на каких условиях мы берем вас в игру? Стань богом — и присоединяйся. Словом, забирай свою служанку, молодой бог, развлекись с ней, приди в себя — и возвращайся.

* * *

— Попробуй этот, — Дамело нежно протягивает своей даме кусок торта. Как будто они на свидании. Как будто они одни. Как будто она может отказаться.

Индейцу не хочется называть знакомым именем существо, некогда бывшее Татой. Дамело надеется: Тата здесь, пусть и глубоко внутри, очень глубоко. Ведь это он, новоиспеченный темный бог по имени Дай-мне-это, загнал бывшую невесту Инти, невесту Эдемского, белую даму «Эдема», мадам Босс в непроглядные глубины Татиного подсознания, загнал так основательно, что не знает, как извлечь обратно женщину, которую он знал.