— Вернулся? — кивает Сеня, не поднимая головы от разделочной доски. — В самый раз поспел. Девушки тебя заждались.

Нож в сениных руках выбивает барабанную дробь, под нее Дамело идет в зал, будто на эшафот. Последний Инка понимает — расспрашивать бесполезно: Хилеру наверняка подсунули заказ на мини-вечеринку для своих, который Сеня исполнил, приготовив закуски и самолично накрыв на стол.

Происходящее в зале режет глаз: вроде бы рутина, но с привкусом жамевю, вроде бы и место, и публика знакомые, но, черт возьми, кто все эти люди? Вглядевшись, индеец понимает: это они, владычицы его преисподней. Вернувшись в реальность, наложницы нового сатаны изменились — неуловимо и в то же время неузнаваемо. Сталкер так и осталась расколотой на Ариадну и Минотавру. Они зовут друг друга «Ари», «Мина» и похоже, не очень ладят. Дамело рад уже тому, что эти двое общаются, он помнит: в его подсознании они друг друга в упор не видели. Ари по-прежнему ехидная и наблюдательная сволочь. Индейцу кажется, у нее анорексия: выступающие лопатки вот-вот прорвут кожу и развернутся кожистыми крыльями. Мина, в отличие от своего альтер-эго, могучая бодибилдерша, неуклюжая и стеснительная. Нет и не будет между этими двоими ни мира, ни согласия, ни хрупкой надежды на примирение. Дамело не знает, как свести их воедино, чтобы вернуть Сталкера. И не знает, стоит ли возвращать.

Больше всех преобразилась Маркиза, от нее прежней не осталось ни-че-го. Ласковая, вкрадчивая кошечка превратилась в суку, у которой только что пена из пасти не ползет, и не понять, голодна она, зла или больна. Например, бешенством. При виде Таты зрачки Лицехвата расширяются, в зале раздается странный, гулкий щелчок — и Дамело чувствует: бывшая мадам Босс, почти хозяйка этого заведения, вздрагивает всем телом. Индеец не знает способа ее успокоить, поэтому просто берет Татину руку в свою и провожает служанку, словно госпожу, на почетное место во главе стола, рядом с собой.

Сапа Инка садится за стол, в обычное ресторанное кресло, неудобное, как почти вся ресторанная мебель. А Тата, вместо того, чтобы занять предложенное ей почетное кресло по правую руку, садится у ног Дамело, съеживается на низенькой банкетке, неизвестно для чего здесь поставленной. Индеец собирается ткнуть пальцем в соседнее кресло: туда! — но ловит темный, обреченный взгляд и неожиданно для самого себя опускает руку Тате на голову. Это похоже на скрытый знак: мое! не обижать! У Последнего Инки никогда не было двора, но и такой, какой есть, король-бродяга, принц-без-имени, он понимает: без знаков внимания, без непроизнесенных приказов, взглядов, говорящих: «Не сметь!», фавориту придется туго.

В эту минуту Хилер ввозит в зал тележку, на которой подают громоздкие блюда: метровых осетров, поросят на вертеле и свадебные торты. Разумеется, погонные метры еды готовятся на десятки, если не сотни гостей, поэтому скрип тележки, везущей что-то огромное к столу на пять человек, кажется не просто неуместным — пугающим. На блюде — фигурный торт, который трудно рассмотреть в полумраке. Что-то вроде лежащего на кровати мужчины… Мужчина? На кровати? Сенька, сукин сын, хлопает в ладоши так оглушительно, будто его клакером в театр наняли. Акустический выключатель зажигает люстру под потолком, свет играет на боках скульптуры из шоколада — ого, это же форменное надгробие! Статуя отлита в одеревеневшей, неестественной позе, она точно прислушивается, ожидая, когда ее станут есть заживо. Шоколатье, небось, со стороны пригласили, мелькает ревнивая мысль.

Буквально через мгновение мелкая, несущественная ревность обиженного шефа-кондитера растворяется в море, в океане ревности женской. Не дожидаясь отмашки (Дамело отчего-то уверен: ЕГО бабы должны были спросить дозволения, а не накидываться на еду, словно с голодного края), Маркиза, Ариадна и Минотавра вламываются в торт, будто стая волков, разбивают статуе грудную клетку, вонзаются туда ложками (спасибо Инти, что хотя бы не руками!), волокут изнутри комья шоколадного крема в потеках малинового мусса, бордового, точно венозная кровь.