Дамело только глаза прикрывает, кивая Хилеру: отрежь кусок с нетронутой стороны. Хозяин дома Солнца собирается покормить свою служанку. Самому кечуа есть не хочется. Совсем. Он бы лучше вышел, покурил с Сеней, чем любоваться на эту имитацию каннибализма. Или жертвоприношения богам ацтеков, которым всегда нужно шоу — смиренный ужас жертвы, лютая радость жреца, пьяное ликование толпы. Все-таки боги инков добрее, думает Дамело. Еще бы знать, кем из нижних богов он стал… или станет со временем.

— Разве не ясно? — произносит Хилер индейцу в самое ухо. — Самым главным.

Кечуа не нужно даже поворачивать голову, чтобы понять: Хилер вовсе не Хилер.

— Миктлантекутли? — уточняет Последний Инка, хотя достаточно взгляда на развороченный торт, напоминающий обглоданный труп, чтобы не сомневаться больше ни минуты.

— Сядь, Супайпа, — приглашает он того, кто долго и успешно притворялся человеком, приятелем и коллегой Дамело.

Хилер, на глазах похудевший, потемневший и подросший на целую голову, садится в то самое кресло, которое отказалась занимать игрушка сатаны.

— Кто она мне? И остальные? — кивает на свой гарем Сапа Инка, между делом кормя с руки Тату.

— Сам решай, — пожимает плечами Супайпа. — Мы хозяева данных нам адов, что хотим, то и воротим… но только в своих преисподних. Или в тех, куда нас пустили. Вернее, куда пригласили.

Значит, они меня приглашали, думает индеец. Все трое. Как инкуба, как нечисть, которая сама через порог не переступит, стоит, ждет приглашения от хозяев, старается им понравиться… Пока не завоюет столько доверия, чтобы просочиться в дом, в душу, в судьбу человеческую. И сожрать изнутри.

— Заметь, я сопротивлялся до последнего! — Дамело наставляет палец на собеседника, точно пистолет.

— Я тоже, — улыбается Мореход. — Думаешь, есть те, кто своей волей пошел? В верхний мир — может быть, но не к нам, вниз. У нас престижная, но непопулярная работа.

— А что это за работа? — мягко спрашивает индеец. — Я, конечно, мифы читал и сказки слушал, однако ни черта не понял. Ну, кроме того, что мне полагается сидеть на троне в доме без окон, носить ожерелье из человечьих глаз и маяться чувством собственной важности.

— Одну работу ты сам себе назначил и лихо ее исполнил, — отвечает Супайпа. — Хотел сделать из своих преследовательниц адских сучек, преданных только тебе, и сделал. Глянь — хороши, а?

Сапа Инка машинально оглядывается. Ему сотни раз доводилось видеть, как женщины пьянеют от еды, словно чеховская Каштанка. Осоловелые лица, поплывшая помада, горящие румянцем щеки, развившиеся локоны — не знай он, что здесь происходило, решил бы, что оргия. Его любовницы больше не огрызаются друг на друга, не пытаются язвить, не бросают злобных взглядов на первую фаворитку, забаву владыки… Сидят, отдуваясь, попивая из бокалов кислое шипучее пойло, которое так нравится женщинам. Сытое перемирие. Скоро, скоро они опять проголодаются, голод скрутит их утробы, точно щипцами, расползется по нервам, превратится в жажду любви, в жажду власти. Девы Солнца станут соперничать за Единственного Инку, кидать торжествующие взгляды из-за его плеча, целовать, кося глазом на тех, кто не допущен к телу повелителя: смотрите, неудачницы, теперь-то прилепится ко мне муж мой… Еще и рожать наперегонки начнут, будто Лия с Рахилью.

Надо немедленно найти сучкам жертву. Или нескольких. Занять гончаков привычной, любимой работой, отвлечь от себя.