А Монк, вытерев руки о грязную одежду, тихо осел на пол.

- Вот же... з-зараза, - Вильгельм безо всякого почтения пнул жреца. - Тащи его теперь... так что... получается...

...все?

Я повернулась к Диттеру.

И спросила:

- Ты мне веришь?

А он кивнул. И усмехнулся. И сказал:

- Мне следовало раньше жениться... было бы больше времени.

Больше? Пускай, но сколько бы его ни отвели нам, этого было бы недостаточно. А потому...

...я вздохнула.

Наклонилась, подбирая зачарованный клинок.

И ударила.

...это не так и сложно, убивать. Оказывается. Главное решиться... и в глаза смотреть. Так легче. Клинок вошел в тело, что горячий нож в масло. И сердце остановилось.

Вот просто взяло и.

- Спасибо.

Диттер не произнес это, но я поняла.

Я теперь вообще стала на удивление понятливой. И успела подхватить его. Уложить к ногам статуи. И тогда, заглянув в мертвые глаза, тихо спросила:

- Я ведь все делаю правильно? Я... не хочу оставаться одна, понимаешь?

...ей ли, стоявшей здесь сотни лет, не понять, что такое одиночество? У нее была вечность, в которой изредка мелькали искры чужих жизней.

- А еще я знаю, что это ты их... отца и деда... за маму, да? Бабушка была права... они забыли, кто ты на самом деле, - я присела и положила голову Диттера на колени. Ему уже не больно. Клинок оборвал жизнь резко и... и так бы он тоже умер, потому что вышел срок и тьму внутри ничто больше не сдерживало. Только та, другая смерть, была бы долгой и мучительной.

- И бабушка тоже... и сестра... мне жаль, что я слишком поздно о ней узнала, ведь все могло бы быть иначе... но... они... отец убил маму, верно?

...крик.

Пощечина. И женщина всхлипывает, хватается за щеку. Она отступает к двери.

- Ты... и твой отец... твоя мать... вы все замазаны, - ей бы помолчать, но она слишком долго боялась, чтобы теперь просто взять и отступить. И страх этот изуродовал разум, лишив способности мыслить. - Вы все... я сегодня же... я покаюсь... что бы они ни решили, но... вы не должны продолжать.

Ей удается смахнуть нить проклятья.

И она с удивлением замирает, не способная поверить, что ее муж решился на такое.

- Ты...

А он не привык медлить. И темная паутина срывается с его ладони. Она облепляет тело женщины, вгрызаясь в кожу. Она заклеивает рот и просачивается внутрь.

Мама кричит.

И крик ее заставляет очнуться ото сна ту, которая дремала уже не одну сотню лет. Очнуться и взглянуть.

...поздно.

Мужчина стоит над телом, которое еще тепло, и проклятье догрызает его. Из мелких ран сочатся гной и сукровица, и мужчина морщится. Ему жаль не женщину, но ковер, который придется заменить.

- Что ты... боги... ты понимаешь, что натворил?

- Она стала совершенно неуправляемой.

Да, он осознает, что несколько поспешил. Действовать следовало тоньше, осторожней. А теперь придется убираться. Слугам, даже самым верным, подобное не доверишь.

- Проклятье... - старик хмур. - Она тебе не бродяжка... станут задавать вопросы...

- Скажем, что сбежала с любовником.

Эта идея не слишком нравится старику. Он стоит над телом, разглядывая его, и хмыкает.

- А не заказать ли нам полигон...

...машина.

Выезд.

Полигон. Серое поле, на котором трава не растет. Ошметки тьмы следами былых заклятий. Ветер гонит пыль, закручивая столбы. Машина останавливается на въезде. И старик первым покидает ее. Он морщится. Он не любит это место, предпочитая рафинированную чистоту лабораторий. А здесь... недавно шел дождь, и пыль, смешавшись с ним, превратилась в грязь. Местная грязь отличалась какой-то особой цепкостью. Она налипала на одежду, пропитывала ее, чтобы при малейшем ветерке застыть плотной жесткой коркой.

Ничего... зато следы смоет.