Хилари поежилась и поплотнее, запахнулась в меха. Она шла за остальными пассажирами к ожидавшему самолету. Наконец-то она улетает, спасается! Прочь от серости, холода, смертельных страданий! Вперед к солнечному свету, голубому небу и новой жизни! Она оставит здесь весь этот груз, смертельный груз страданий и разочарований.

Она поднялась по трапу, вошла в самолет, слегка наклонив голову, и заняла указанное стюардом место. Впервые за несколько месяцев у нее появилось чувство наслаждения от ощущения уходящей боли, которая была настолько острой, что почти переходила в физическую. «Я спасусь, — с надеждой говорила она себе. — Я обязательно спасусь!»

Рев и грохот двигателей самолета еще более взволновали ее. В них слышалась стихийная дикость. «Цивилизованные страдания — худший вид страданий, — думала она. — Серые и безнадежные. — Но теперь я спасусь».

Самолет мягко вырулил на взлетную полосу. Стюардесса объявила:

— Пристегните ремни, пожалуйста.

Самолет сделал полуразворот и остановился, ожидая разрешения на взлет. Хилари испугалась: «Может быть, самолет разобьется… Может быть, он никогда не взлетит. Тогда это будет конец, это будет решением всех проблем». Казалось, уже целую вечность они ждут на взлетной полосе. Ожидая сигнала старта к освобождению, Хилари предавалась нелепым размышлениям: «Мне никогда не убежать от этого, никогда. Я так и останусь здесь пленницей…»

Ох, наконец.

Решительный рев двигателей, и самолет устремился вперед. Быстрее, быстрее, во весь опор! Хилари все еще боялась: «Он не взлетит. Не сможет… Это конец». Ох, кажется, колеса уже не касаются земли. Не то чтобы самолет поднимался вверх, скорее земля уходила вниз, падала, всасывая в себя все проблемы, крушения надежд и разочарования, все оставалось под этим существом, так гордо рвущимся вверх в облака. Они поднимались, разворачивались, аэродром внизу казался уже смешной детской игрушкой. Смешные маленькие дороги, странные железнодорожные пути с игрушечными паровозиками. Смешной несерьезный мир, в котором люди любят, ненавидят и разбивают друг другу сердца. Но все это не имеет никакого значения, потому что они такие смешные, такие прелестно маленькие и незначительные. Теперь под самолетом были облака, плотная серовато-белая масса. Должно быть, полет уже проходит над Ла-Маншем. Закрыв глаза, Хилари откинулась на спинку кресла. Свобода. Спасение. Она покинула Англию, покинула Найджела, покинула маленький печальный холмик, под которым была могила Бренды. Все позади. Она открыла глаза, с глубоким вздохом закрыла их Опять. Она спала…

Когда Хилари проснулась, самолет шел на посадку. «Париж», — подумала она, сев в кресле ровнее и потянувшись за сумочкой. Но это был не Париж. Стюардесса вошла в салон и бодрым тоном гувернантки, который особенно раздражает путешественников, объявила:

— Наш самолет совершает посадку в Бовэ, так как в Париже очень густой туман.

Интонация ее голоса говорила: «Ну, не чудесно ли это, детки?» Хилари взглянула вниз через маленькое пространство расположенного рядом с ней иллюминатора. Ей мало что удалось рассмотреть. Как оказалось, Бовэ тоже был окутан туманом. Самолет делал круги над аэродромом и только через некоторое время наконец приземлился. Пассажиров повели сквозь холодный сырой туман в грубое деревянное сооружение с несколькими стульями и длинной деревянной стойкой.

Хилари охватило уныние, но она постаралась отогнать ее прочь. Мужчина рядом с ней пробормотал:

— Старый военный аэродром. Ни отопления, ни других удобств.