|
В эту секунду, ответвив– шись от бреши, трещину дала сама земля, поглотив множество этих самых букашек. Карлсен растерялся – он никогда не предполагал, что основание горы может служить домом какой нибудь жизненной форме. Сознавая опасность (отвлекаться нельзя!), он, тем не менее, попытался сфокусировать взгляд на существах, густым нескончаемым потоком текущих откуда то из недр. Это было нелегко. Восприятие искажалось давлением, членящим зрение, будто сломанная линза. Тут до него дошло, что восприятие искажено расстоянием. Ведь рушится– то гора, а не муравейник, так что и существа внизу – не букашки. Исходя из высоты в тысячу с лишним с футов, ростом они должны быть примерно с человека. Сфокусировавшись ценой судорожного усилия, Карлсен узнал в бесприютно спешащих беззащитных букашках ульфидов. Все стало очевидным. С возникновением трещины озеро хлынуло в кипящую магму, вызвав взрыв, разрушивший основание горы, а с ней и ульфидов. Сердце сжалось от протестующего гнева. С накатывающей неотвратимостью Карлсен понял: гребис продумал все заранее. Он с самого начала дал понять, что ульфидов ни во что не ставит. Карлсен тогда возражал, и его надлежало проучить. Принять гибель ульфидов значило в некотором смысле публично покаяться, признать, что гребис во всем прав. В Карлсене восстало человеческое достоинство. Обманом, по принуждению ли, принимать участие в этой бойне? – ни за что! Для прекращения этого умертвия он готов был выйти из врубада, свести на нет весь процесс. Последствия его не волновали – в этом он был так же непреклонен, как и гребис. Он ощутил шок, вызванный его решением. Все буквально оцепенели, происходящее воспринимая как безумство. Как так: собрат, которому они доверяли, считали себе ровней, и восстает против гребиса?? Ему что, не понятно, что перед гребисом он ничто? Теперь безразлично: подобные решения вспять уже не повернешь. Более того, даже передумывать смысла больше нет. Его неповиновение уже само по себе непростительно. Он совершил худший из грехов: оскорбил вождя гребиров. Устраняясь из врубада, он сознавал, что обрекает себя на гибель. Теперь все всецело зависит от гребиса: лишь он один знает, как избежать катастрофы, связанной с распадом процесса. Ответом было то, что гребис не намеревался отступать: гребиры не отступают никогда. Давление будет возрастать до полного выполнения задачи. Этим своим решением он не провоцировал гибели отступника, это он, Карлсен, сам обрекал себя на смерть. И Карлсен принял это; в гневе ему было безразлично. С накатывающей неотвратимостью, он наперекор всему высвободился из совокупного волевого потока. Обрушившаяся агония вполне соответствовала ожиданию. Голову будто стиснуло тисками. Что то подобное однажды уже было – в пещерах Сории, когда засосало в водоворот чистой силы. Боль снова закрутила, обдала струей жидкого льда, замораживая глаза, губы, сам мозг. Не выходя из агонизирующего ступора, где то внутри себя он расслышал: «Дурачье, да это боркенаар!» (голос Фарры Крайски) и удивленно отметил, что сознания все еще хватает на упорство. Это длилось лишь мгновение, после чего он стал ледяным осколком. «Теперь возвращайся», – грянул голос сенгида. Говорил, оказывается, не сенгид, а незнакомый с виду каджек, стоящий около кровати. Подумалось было, что это К 17; впрочем, нет – этот старше, гораздо старше. Морщинок на лице столько, что зеленоватая кожа будто подернута паутиной. – Я вас ждал, – сказал он неожиданно сильным голосом. В уме шевельнулось что то невнятное, вроде «дежавю», и истаяло, когда дошло, что это все происходит наяву. Охватила неуемная, безудержная радость: надо же, жив, и в безопасности… – Невозможно! – выдохнул Карлсен, не в силах сдержать облегченного смеха. – Почему? Карлсен неловким движением сел, пытаясь оглядеться. |
