фраза без тире, и по смыслу здесь не  должно  быть  тире.  В  опубликованном

тексте в акте пятом Пахомов говорит: "Я погибну в темнице сырой, вдалеке  от

невесты, Марии родной". В машинописи: "Марии моей".

     Остались и другие незначительные разночтения публикации с  машинописью,

но эти разночтения можно обсудить при  подготовке  текста  к  академическому

изданию.

     Из переписки М. А. Булгакова и  Б.  В,  Асафьева  и  "Дневника"  Е.  С.

Булгаковой можно узнать весьма существенные подробности о творческой истории

этого либретто.

     Из дома отдыха ГАБТ Поленово 10 июля 1936 года Б. В. Асафьев  писал  М.

А. Булгакову: "Сюда вчера  приехал  Мелик-Пашаев  и  сообщил  мне  радостную

весть: "Вы кончили "Минина". Разрешите, поэтому, Вас от  души  поздравить  и

приветствовать". Через две недели Асафьев, получив либретто и прочитав  его,

писал уже из Ленинграда: "Пишу  Вам,  чтобы  еще  раз  сказать  Вам,  что  я

искренне взволнован и всколыхнут Вашим либретто. Вы не должны ни нервничать,

ни тревожиться. Я  буду  писать  оперу,  дайте  только  отдышаться  и  дайте

некоторое время еще и еще крепко  подумать  над  Вашим  текстом  в  связи  с

музыкальным действием, то есть четко прощупать это  действие...  Умоляю,  не

терзайте себя. Если б я знал, как Вас успокоить! Уверяю Вас,  в  моей  жизни

бывали "состояния", которые дают мне право сопереживать и сочувствовать Вам:

ведь я тоже одиночка..."

     А 17 октября 1936 года Асафьев дал телеграмму  Булгакову,  что  "кончил

нашу оперу". В тот же день Булгаков  ответил:  "Радуюсь  горячо  приветствую

хочу услышать". Но  дело  затянулось  по  каким-то  соображениям,  и  Е.  С.

Булгакова 15 ноября 1936 года с тревогой  записывает:  "Асафьев  ни  сам  не

едет, ни клавира не шлет, чем  весьма  портит  дело.  Не  хватало  еще  этих

волнений М. А.". 19 ноября Яков Леонтьевич Леонтьев  рассказал  о  посещении

Большого театра Керженцевым и его одобрительных словах о "Минине". И  в  тот

же день запись в "Дневнике": "Но где же клавир?  Что  делает  Асафьев?"  Эта

тревога передалась и дирекции Большого театра.

     ...В последние дни 1936 года Булгаков и Мелик-Пашаев, получив клавир из

Ленинграда, кое-что меняли в тексте, выправляли полученный экземпляр. В  эти

же дни получили письмо Асафьева  от  12  декабря:  "Спасибо  за  приезд,  за

чуткость... Приезд Ваш и Мелика вспоминаю с радостью. Это  было  единственно

яркое происшествие за последние месяцы в моем существовании:  все  остальное

стерлось. При свидании нашем  я,  волнуясь,  ощутил,  что  я  и  человек,  и

художник,  и  артист,  а  не  просто  какая-то  бездонная  лохань  знаний  и

соображений к услугам многих, не замечающих во мне  измученного  небрежением

человека.