XLVI

Условившись с Алимовым встретиться в пять часов вечера на автобусной станции, Слава со странным чувством ожидания и боязни подошёл к дому, где жил Боря. Вставил в замочную скважину ключ, открыл двери и вошёл в темный, тихий коридор. Тяжелый затхлый воздух заставил его поморщиться. Двери во все комнаты были закрыты. За которой из них Боря? Слава не помнил расположения комнат и задержался, ожидая, что Боря сам подаст голос. Но Боря молчал. «Может быть, спит?» Слава приоткрыл одну дверь и попал на кухню. Стол был заставлен засохшими кефирными бутылками, грязными сковородками, кастрюлями, в которых, как пух, серела плесень, под столом стояла батарея пустых винных бутылок. «Обстановочка», — подумал Слава и приоткрыл другую дверь — затоптанный грязный пол, окурки, по стульям грязные рубашки, брюки, скомканное полотенце. Двери в следующую комнату были открыты, кто-то громко дышал в ней простуженным носом.

— Боря! — позвал Слава. — Боря, ты здесь?

— Слава! — закричал Боря. — Слава! Родненький! — И в голосе его зазвенели слёзы.

Слава быстро вошёл в следующую комнату и наткнулся на пустой ночной горшок, из которого шёл удушающий резкий запах. Слава нагнулся и накрыл горшок.

В углу, на разобранной постели, сидел Боря и смотрел на Славу большими, полными слёз глазами. Рядом, на стуле, лежала засохшая французская булка и стояла нетронутая бутылка кефира.

— Почему ты так долго не приезжал? Я ждал, ждал, я так забоялся, что ты больше не приедешь. — Боря прижался к Славе и стал быстро целовать его шею, подбородок, губы. Порыв мальчика был так горяч и искренен, что Слава сам обнял его, прижал к груди и услышал, как испуганно и часто бьётся Борино сердце.

— Давай жить вместе! Я тебя буду слушаться и даже загадок не буду задавать, мама говорит, что они человека раздражают. И Олежку к себе возьмем, скажи? Он хороший и ручки тянет и улыбается! Я тебя сильно, сильно люблю, сильнее всех в тысячу миллион раз! Я здесь не хочу, — зашептал Боря, — я с ним в ссоре. Я не хочу с ним! И ещё эта приходила, что тогда, на вокзале, помнишь? Она занесла куда-то Друга и Мурлыку, говорит, они гадят. Я потому молчал, когда ты дверь открывал, я думал, что она. Он ей сказал: «Приди прибери!» А я сказал, что если она ещё раз придёт, пусть он отвезёт меня к маме. А он сказал: «Мама тебя давно забыла и ты думать о ней забудь! Вот Валя к нам переедет, жить будем. Она теперь будет твоей мамой, понял?» А я сказал, что убегу. А он сказал, он, знаешь, что сказал? «Ты, щенок, должен быть благодарен женщине, которая согласилась за тобой ухаживать!» — Он пьяный был, пьяный. А она, знаешь, меня калекой назвала. Разве я калека? Что я, нищий? Разве мама меня бросила? Они, знаешь, как с бабой Катей плакали! Я всё один и один, как мама уехала, ни разу ещё не гулял! Я сам не захотел, он говорил, я думал, ему лучше будет. Возьми меня с собой, я хочу с тобой, возьми! — закричал Боря, увидев, что Славе поднялся, и испугавшись, что он собирается уходить.

— Что ты, брат, ел сегодня?

— Шоколадку. Он вчера принёс.

— А кефир почему целый?

— Кефир, кефир… Уже не могу его глотать! А Сергей Алимович согласится чтоб я с вами жил? — Боря тревожно заглянул Славе в глаза.

— А у него в комнате теперь баба Катя, Олежка и твоя мама живут, а мы с Сергеем Алимовичем в общежитии. Мы к вашим только в гости ходим.

— Вот да! И я буду к ним в гости ходить, а в — общежитии, скажи, весело! Я знаю! Я знаю! Я был в общежитии у нас дома, с дядей Федей, там его рабочие жили, на гитаре играли, стойку на руках делали! А дядя Федя где?

— Дядя Федя тоже пока в общежитии живёт, в вагончике тесно.