Но на Евгения Евгеньевича никто не обратил внимания.

Опустив ресницы (Евгений Евгеньевич никогда не видел свою внучку такой), Катенька стояла перед Григорием Васильевичем. Подняла глаза и припала к его плечу, всхлипнула, быстро наклонилась к его руке и покрыла её торопливыми благодарными поцелуями. Григорий Васильевич и руки вырвать не успел, как Катенька, ещё громче всхлипнув, уже выскочила из комнаты.

— Подумаешь, нежности развели! Сбегаю коньячку купить — пять звёздочек.

— Что вы, Григорий Васильевич, верно, коньяк не пьёт, нам бы лучше винца сухого, сухое хорошо чрезвычайно, — посоветовала Ганечка.

РАССКАЗЫ

ХОЛОСТАЯ ЖИЗНЬ

Когда Антонов по несколько дней не звонил Наде, совесть его не мучила и сердце, бывало, не шелохнулось ни разу. Ему казалось в порядке вещей: звонить ей, когда захочется, и приглашать её, когда захочется. Он думал, что не любит Надю. И не от того, что она плоха, а потому, что он уже не способен любить.

У Нади был муж двадцати пяти лет, её ровесник, о котором она говорила: «Господи, хоть бы раз в жизни сказал одно сложно подчинённое предложение! А то все: «Я пошёл. Я телевизор. Я пива. Я спать». И ещё у Нади был сын Андрейка, она родила его в двадцать лет и очень любила. Когда ей становилось невмоготу в доме мужа, она забирала Андрейку и переезжала к своим родителям. На памяти Антонова, а они знакомы три года, таких переездов было четыре.

Когда в субботу Надя пришла по звонку Антонова в его холостяцкую квартиру на окраине старой Москвы, он, как всегда, мгновенно раздел её, и они обменивались новостями и пили коньяк уже в постели. Антонов привык, что такой натиск безумно нравится женщинам, и исполнял свой приём виртуозно.

— Слушай, Антонов, ты все-таки очень домашний, очень уютный человек, — говорила Надя, целуя его в предплечье, — окрутит тебя какая-нибудь, нарвёшься… Нет, ты жуткий тип! — Она засмеялась, блестя чёрными влажными глазами. — Двух слов не дал сказать — сразу в постель!

— Говори, кто тебе не даёт. Ещё выпьем? — Он налил коньяк в тонкие стаканы. — Жаль, закусить нечем…

— У меня в сумке яблоко, достань.

— Чего это я буду лазить по сумкам. В дамские сумки и дамские сердца заглядывать опасно — там можно такое увидеть! — Он прошлёпал босиком по тёмному, давно не чищенному паркету, открыл створку окна, принёс Наде сумку. — Идиот, целый день просидел с закрытым окном — думал, что открыто.

— Это невозможно! Ты опять голодный. Почему у тебя ничего нет?

— Я ждал тебя.

— И ничего не ел?

— Чай пил.

— Только чай?

— Да, но три раза.

— Я пойду схожу в магазин, — Надя привстала на подушках.

— Обойдёмся.

— Нет, не обойдёмся.

— Ужасно хочется апельсинов, — Антонов потянулся, поцеловал Надю в висок, в душистые мягкие волосы.

— А почему не купил?

— Купило притупило.

— Денег нет?

— Угу.

— Двадцать рублей на коньяк нашёл?

— Нашёл. Всего пятнадцать копеек осталось. Правда, апельсинов охота. Займи трешку. Схожу.

Надя дала ему три рубля. Антонов оделся, сказал ей:

— Лежи, не шевелись! — и отправился за апельсинами.

Золотисто светило заходящее летнее солнце, искрили троллейбусы, у пивной цистерны жадно дули на кружки страждущие, лоснящаяся дорога крепко пахла смолой и мазутом, длинноногие девушки шли в таких коротких платьях, что Антонов устал вертеть шеей, пока добрался до магазина.