Слава с удивлением отметил, что голос Фёдора окреп, налился силой. По всему было видно: Фёдор берет дело в свои руки. Все происшедшее с шестым блоком и в особенности работа сегодняшнего дня переломили в нём что-то, опрокинули барьер, заслонявший его от жизни.

XXXVIII

Оставаться у Бориса они больше не могли. Не могли потому, что в больших и маленьких жертвах, которые они ежеминутно приносили, не было смысла, потому, что Боря, во имя которого все эти жертвы приносились, был глубоко несчастен. Вечерами Борис дома не бывал. Боря ждал его, напряженно прислушиваясь к шагам на лестнице, не сводя с дверей глаз, и, почти всегда не дождавшись, в тоске и слезах засыпал. Он никогда не спрашивал мать, почему нет отца. Он давно понял, что мать и отец совершенно не интересуются друг другом, что присутствие отца угнетает мать: даже с Олежкой она перестает разговаривать. Боря любил мать, любил отца, а они ненавидели друг друга. Почему? Этот вопрос больше всех других волновал и тревожил мальчика. Он не мог понять причины этой ненависти, как всё непонятное, она пугала его, будила бесконечные вопросы. Он многое знал, о многом дагадывался, многое помнил по рассказам бабы Кати. Он чувствовал, что в прошлом у матери и отца было что-то запретное, стыдное, была тайна. Боря никогда не слыхал, чтобы мать и отец говорили друг другу обидные слова, но их угрюмое молчание давило его тяжелым грузом.

Когда Боря еще лежал в больнице, Борис все бегал, все хлопотал, чтоб усыновить его — это тогда казалось ему главным. «Мой сын и — Чередниченко! Отсюда все неприятности. Боря должен быть Болотовым. Как только Боря станет носить мою фамилию, все сразу изменится в лучшую сторону». Когда документы были оформлены и Боря Чередниченко стал называться Борей Болотовым, в жизни Бориса ничего не изменилось. Правда, ему было приятно открыть свой паспорт и прочесть: «Сын — Борис Болотов», но чувство это скоро притупилось, перестало будить радость.

Не изменилось ничего и в жизни маленького Бори, разве только ему нравилось, когда Борис говорил:

— Мы с тобой — Болотовы…

Потом Борис стал носиться с новой идеей: останься они с Борей вдвоем — все было бы иначе. Но эти мысли у него скоро выветрились; выветрились, как только сыну купили коляску. Борис понял и ничего не мог с собой поделать: на людях он стеснялся увечья Бори. Теперь у него была новая идея: если бы не тётя Катя да Олежка, всё ещё можно было бы поправить… Но как сказать об этом Оле?

Когда Борис решал идти домой сразу после работы, он выпивал два стакана вина. Потом добавлял еще один, думая: «Уж сегодня я скажу Ольге, что у меня прав больше, пусть отправляет бабу Катю с крикуном к Фёдору, а мы заживем своей семьёй». Он решительно звонил в дверь, на звонок выходила тётя Катя. Она же наливала ему тарелку борща. Боря заявлял, что будет обедать второй раз с отцом. Ольга не показывалась — сидела в другой комнате с Олежкой, строгая и неприступная.

Как-то в один из последних вечеров Борис пришёл особенно пьяным и до поздней ночи изливался Боре в своей любви, говорил, что, останься они втроём, зажили бы на удивленье и зависть — отец, мать и сын! Боря попробовал заступиться за брата, которого горячо любил.

— А чем нам Олежка мешает? Он, знаешь, как улыбается! И ручки тянет!

— При чём здесь Фёдоровский выродок?

Этих-то слов и не могла вынести Оля. Любовь братьев была главным источником её гордости, её надежды. Она быстро вошла в комнату Бориса.

Что она могла сказать сыну, как забрать его из пьяных объятий отца, как оградить его душу?

— Оля, иди к нам! — Борис протянул к ней руки. Сын сжался, ожидая ответа матери.