— Да как же так?! Да в чём дело?

— Извините. Эта работа меня больше устраивает…

— Какой-то смурной парень, что ты мне в «замы» сватала, — сказал начальник участка вечером своей жене, — а мастер, видать, экстра. Поживём, увидим, я от него не отстану.

Когда работа по вырубке шестого блока была в самом разгаре, Федор неожиданно согласился перейти на кабель-кран, но не заместителем начальника участка, а старшим машинистом смены.

— Пообвыкну, почувствую машину, а там посмотрим, — сказал он начальнику.

Слава очень обрадовался этой перемене в жизни Федора и сразу же попросил:

— А вы покажете мне кабель-кран? Я там еще ни разу не был.

— Можно, — буркнул Федор, — завтра я в утренней смене. Приходи.

На другой день, когда Слава сказал в редакции, что идет на кабель-кран, Смирнов дал ему задание:

— Заодно, старик, накатай лирический репортажик. Мы по кабель-крану давно ничего не давали.

У Славы был редкий дар: когда ему нужно было что-то запомнить для будущей статьи, в нем словно сразу включались магнитофон и кинокамера. И что бы он в это время ни говорил, что бы ни делал, эти аппараты стрекотали в нем сами по себе с той четкостью, на которую и способны только механизмы.

Вот и сейчас, разговаривая с Фёдором, осматривая его новые владения, Слава включил свою «аппаратуру», и будущий репортаж уже писался сам по себе…

«Обыкновенные подъемные краны по сравнению с ним жалкие лилипуты. Представьте себе махину высотой с шестнадцатиэтажный дом и длиной в целый квартал (сто сорок метров). На эстакаду вас поднимает скоростной лифт, люди внизу становятся с каждым мгновением все меньше и меньше.

— Стоп. Приехали, — говорит старший машинист смены Фёдор Кузнецов, и мы выходим на стальную площадку, напоминающую мост. Сплошь видны большие шестигранные гайки, словно шляпки грибов.

— Сколько здесь гаек?

— Триста пятьдесят тысяч, — говорит Фёдор, — впервые в стране эстакада собрана на высокопрочных болтах. Триста пятьдесят тысяч болтов, триста пятьдесят тысяч гаек — и все затянуты вручную. Сначала пневматическим гайковертом, а потом вручную тарировочным ключом. В этот ключ вмонтирован динамометр. По расчету при рычаге в один метр гайку надо заворачивать с усилием в сто девять килограммов. Ни больше ни меньше. Если не довернуть — все разболтается, если применить большее усилие — будут рваться болты.

В машинном отделении страшный гул и скрежет, рубчатый металлический пол под ногами дрожит мелкой дрожью. Вращаются огромные, чуть ли не в два человеческих роста, красные литые маховики лебедок, бегут тросы. Ревут, похожие на слонят, голубые корпуса агрегатов, преобразующих переменный ток в постоянный. Высоко на щите силового управления, как на широкоформатном экране, горят красные лампочки. Разговаривать здесь невозможно, и мы не задерживаемся — все равно мне не понять хитросплетения механизмов.

Входим в кабину пульта управления. Федор садится за рычаги, курит, стряхивает пепел в выставленную шибку кабины, похожей на веранду.

— Фёдор, как меня слышишь? Прием, — неожиданно раздается голос из рации.

— Хорошо тебя слышу, хорошо, что хотел?

— Куда ты опустил щиты, которые должны идти к Лысцову?

— Они там, в котловане.

— Что у вас стряслось? — врывается в эфир женский голос.

— Аня, где находятся щиты? — спрашивает в микрофон Федор.

— Здесь, на стошестидесятой отметке.

— В блоке или где?

— Рядом с блоком.

— Роман, щиты находятся на стошестидесятой, рядом с блоком.