Юркий, как уж, Боря Островский постоянно отвлекался. Вытягивая шею, он с тоской смотрел в окно, явно в мечтах вырваться из класса и вволю погонять мяч или, на худой конец, попинать консервную банку. Мне тоже не терпелось дождаться конца уроков, чтобы побежать домой, к Лене, узнать, не принесли ли телеграмму, да и весна выманивала на улицу, растекаясь по мостовой весёлыми искристыми лужами.
Но по закону подлости директор школы сразу после уроков собрала учителей на совещание – ознакомить с планами на лето, а затем попросила меня остаться и подписать кучу похвальных листов для отличников и хорошистов.
Взмыленная и взволнованная, я подбежала к дому вместе с первой сменой рабочих Ижорского завода. Мне нравилось видеть, как толпа рабочих идёт по улице; нравилось слышать, как люди перебрасываются шуточками и смеются; нравилось видеть усталые, но довольные лица; нравилось вливаться в общий поток и идти рядом, плечом к плечу, чувствуя свою сопричастность к сути этого города-работяги, ставшего для меня родным.
Ещё издалека я увидела около нашего барака несколько соседей, сгрудившихся в полукруг. Стало ясно, что у нас что-то случилось, и моё сердце тревожно ёкнуло. Лена? Напролом через грязь я бросилась вперёд.
– Что случилось?! Пропустите! Где Лена?
* * *
Лена стояла на пороге дома и крепко обнимала невысокого худощавого мужчину с крупным носом и оттопыренными ушами. Он гладил её по голове и негромко повторял:
– Леночка, почему ты плачешь? Ну я же приехал! Навсегда приехал! Теперь только вместе!
– Счастье-то какое! – всхлипнула соседка Люда с тазом белья в руках. – Сколько раз мужики возвращаются с войны, столько раз и плачу.
– Ой, не говори, подруга, – подхватила Катя из седьмой комнаты, – прямо словно заново мужа встречаю. Мой-то ещё осенью вернулся. – Она посмотрела на собравшихся и прикрикнула: – Что стоите, рты пораскрывали? Мужики, тащите столы! Девки, что есть в печи, всё на стол мечи, праздновать будем!
– Ура! Складчина! – загомонили ребятишки, что крутились вокруг взрослых. – Здоровско! Дядя Федя на гармони поиграет.
Гармонист Фёдор вернулся с фронта слепым и часто, сидя вечерами под окнами, изливал в песнях свою тоску по прежней жизни.
– Да что гармонь! – подбоченилась жена мастера Карякина – дородная Анна Максимовна. – У нас патефон есть! И пластиночки имеются! – Ловким жестом она поймала своего сына. – Поди возьми в буфете деньги, сгоняй в магазин на Коммуну, купи ребятишкам пару бутылок ситро. Да смотри мне! Только ситро! Я проверю.
– Лена! Степан! – Я широко шагнула к ним. – Как же так? Мы ждали телеграмму…
– …А приехал я, – договорил за меня Степан.
Одной рукой он прижимал Лену к себе, и её лицо лучилось от счастья.
– Так быстро? Вы же из Архангельска?
Улыбка мгновенно преобразила его черты, сделав их привлекательными. У него были серо-голубые глаза, внутри которых плавились частички золотых искр, и красивый бархатный баритон. Он пожал плечами:
– Пришлось тряхнуть армейскими связями, благо в Архангельске есть военный аэродром и прекрасные пилоты.
– Понимаю!
Он протянул мне руку:
– Значит, вы и есть та самая Антонина, с которой Леночка ходила на почту? Кажется, она упоминала ещё Марка, верно?
– Верно, но он работает, он врач. – Чувствуя жар на щеках, я стала многословно объяснять про Марка, но поняла, что меня не слушают. – Лен, – я потеребила её за рукав, – идите в комнату, поговорите, отдохните, а я пока помогу накрывать. |