Лена с благодарностью кивнула. Они со Степаном шли, не отрываясь друг от друга, как дети, которые боятся потеряться в толпе.

«Господи, благослови», – подумала я, глядя им вслед. Слёзы сами текли по моим щекам. Я вскользь подумала, что начала часто плакать, как до войны. Наверное, война на пять лет заморозила мои слёзы, а теперь они понемногу оттаивают и вытекают.

Радостная весть, что к Лене приехал жених, прокатилась по бараку разрядом электрического тока.

Складчина! Складчина! Весёлая, суетливая, щедрая! Когда я превращусь в старушку, наверняка стану вспоминать дружные посиделки во дворе у барака и длинный стол, заставленный нехитрой снедью. На время складчины забывались непримиримые кухонные распри и ссоры, гармонист дядя Федя приносил гармонь, и его пальцы начинали проворно бегать по кнопкам, вливая мелодию в дружный соседский хор.

– Антонина, на, застели стол газетами.

В мои руки легла пачка старых газет, и я послушно стала расправлять листы на шершавой деревянной поверхности со следами неумелых действий рубанком. Стол наполнялся, как скатерть-самобранка: варёная картошка, квашеная капуста, пшённая каша с жареным луком, рыбак всея барака Егорыч гордо водрузил на середину объёмную миску варёных карасей. От них вкусно пахло лаврушкой и перчиком. Кто-то расщедрился на тарелку солёных огурцов, на сковородке пузырился омлет из яичного порошка. Черноглазая Алёна с косой вокруг головы вынесла тарелку с хлебом, на котором невесомыми лепестками розовели пластинки домашнего сала. Двое Людиных мальчишек тащили за ручки пузатый самовар. Самовар поставили на табурет, и Люда озорно прикрикнула:

– А ну, ребятня, поторопись за щепками! Победителя поцелую.

– Я тогда тоже за щепками, – вызвался в помощники рыбак Егорыч. Жена легонько отвесила ему щелбан, и они оба захохотали. Обещанный патефон с хрипотцой выпевал томное:

То одна, то другая из соседок на минутку заскакивала в дом и выходила оттуда принаряженная и взволнованная.

Виновников торжества я позвала, когда все соседи уже расселись по своим местам. Степан по-прежнему держал Лену за руку, а она сияла глазами и улыбалась так, словно парила в воздухе. На потёртом кителе Степана ярким огоньком выделялась звезда Героя Советского Союза.

Первую рюмку все выпили стоя, молча, не чокаясь. Знали, за что и за кого.

– Мои не дожили, а меня зачем-то Бог оставил, – почти беззвучно прошептала соседка Макарова, которую все называли тётя Паша. Её смуглое лицо казалось выдолбленным из коры дерева. В бараке знали, что тёте Паше пришли похоронки на трёх сыновей и мужа.

Она повернула голову, и я встретила её взгляд, полный неизбывного горя.

– Ну, как говорится, со свиданьицем! – провозгласил второй тост Егорыч на правах старейшины. – Чтоб жить вам долго, не болеть и не ссориться. Ссора в семье – распоследнее дело. Вот мы с моей Катериной…

Жена дёрнула его за полу пиджака, принуждая сесть на место, и он послушно хлопнулся на скамейку.

Звенели тарелки, стучали ложки, разговоры становились громче и веселее. Тётя Паша подпёрла щёку рукой и неожиданно чистым и сильным голосом вывела:

– Из-за острова на стрежень…

– …На простор речной волны, – подхватили песню женские голоса, сливаясь в общий хор.

Гармонист Фёдор перекинул через плечо ремень гармони, и его пальцы пробежали по перламутровым кнопкам ряда.

– Выплывают расписные Стеньки Разина челны.

Я не пела вместе со всеми – совершенно не умею петь, да и стесняюсь, сама не знаю почему. Но песня подхватывала, качала, вела за собой, растворяя звуки в прохладном воздухе.

– А теперь танцы! – вскочила кудрявая пышечка Валюша, секретарша из Стройтреста.