|
Выехал сегодня в академию - ваши слова подтверждаются, - только и говору везде, что о перемирии... Соврал, видно, я, писав сгоряча на новый этот год: Петра Великого обратно Встречает русская страна... - Мир! да лучше бы кнутом меня на площади били, самого немцем сделали, чем это слышать! - произнёс Ломоносов, бросая трубку на стол и закашливаясь. Краска залила его изжелта-бледные, в суровых морщинах щёки. Желтизна проступила и в затуманенных годами, больших, строгих и вместе ласковых глазах. - Леночка! пивца бы нам аглицкого! - сказал он дочери. - Возьми у мамы ключи, да холодненького, из западни... Душу отвести... Пару бутылочек, не больше... Леночка несколько раз бегала в западню. Пиво развязало языки новых знакомцев. Ломоносов стал на карте объяснять Мировичу выгоды от придуманного им, мимо Сибири, пути в Индию. - И всё ферфлюхтеры, всё немцы мешают, - сказал он, - сегодня в конференции, верите ли, чуть глотки в споре с ними не перервал... Скоп злобы! Ничего, как есть, не поделаешь с толиким препятством, с толиким избытком завистливой кривды и лжи... - А что, Михайло Васильич, - спросил Мирович, - не уступи наш новый государь, Пётр Фёдорыч, своему другу, решись, по мысли Панина, продолжать войну - ведь навек бы немцев мы урезонили. Лицо Ломоносова омрачилось. - Плохо, - сказал он, махнув рукой и подвигаясь с креслом к камину, - и не приведи Бог, как плохо. - Что же-с? Разве здоровьем слаб государь? - спросил Мирович. Ломоносов кивнул дочери, чтоб ушла. - Слушай, молодой человек, и суди! - начал он, помолчав. - О тебе много наслышался от своего старого друга; да и приехал ты из такой дализны... Взвесь, оцени на свежую голову неудобства наших тёмных, бурливых дней и скажи, по сердцу, своё мнение. Чай, знаешь дела-то великого Петра... Что в Риме в двести лет, от первой Пунической войны до Августа, все эти Сципионы, да Суллы, да Катоны сделали, то он в свою токмо жизнь, он один в России совершил. Первые преемники были куда не по нём! Хоть бы двор при царице Анне Ивановне... - как бы тебе выразиться - был на фасон немецкого плохонького владетельного дворика. Но и тогда русские лучшие люди всюду, в глубине-то страны, ещё по-русски жили и говорили. Царица в оперу в спальном шлафроке ездила, Бироновых детей нянчила, курляндским конюхам да ловчим всё правление в опеку отдала. Да ведь эти-то Бироны, Остерманы и Минихи, они всё-таки были подданные русские, во имя России действовали. И повального, брат, онемечения ещё у нас в те поры не было... Правительница Анна Леопольдовна - слыхал ли ты про неё и про её тяжкую судьбу? - Мало слышал... в школе и на службе-с было не до того... кое-что говорили... - Ну, так скажу в краткости и о ней... Она драмы Аддисона, "Заиру" Вольтера любила декламировать и по три дня, простонравная беспечница, не чесалась... При ней зато немцы немцев ели, и нам от того было не без приятства и пользы... А покойная государыня, божество моё, Лисавет Петровна? Ох! что греха таить! При ней - не на твоей, разумеется, памяти - всё у нас иноземным, французским стало - обычаи, нравы, моды и язык. |
