|
Её серые глаза, продолговатые, как у сфинкса, были так же загадочны, бесстрастны и насмешливо-холодны. Золотистые волосы, когда она их не пудрила, густыми янтарными волнами падали с её сухой, строгой и гордо посаженной головы. Ухаживали за красивою, худенькою камер-медхен государыни военные и статские. "Пчёлка златая, что ты жужжишь?" - сочинил, по слухам, именно о ней один стихотворец, и городские модники распевали под клавикорды эту песню. Первые столичные щёголи, на холостых пирушках, не раз бились об заклад, что не пройдёт недели, если они только захотят, - Пчёлкина будет ими побеждена. Заклады проигрывались. Вздыхатели ошибались. Поликсену сердили их преследования. - Безмозглые, противные, - дрожа и бледнея, шептала она сквозь слёзы. - И всё потому, что я подкидыш, ни роду ни племени... По милости государыни хорошо одета, в моду вошла и нравлюсь всем - вон целая корзина амурных цидулок на полке... И уж хоть бы ухаживали от сердца... Гнусные пустозвоны! Вертопрах этот, богач Нарышкин, следом бегает целый месяц; камергер Лоскутьев вздумал ухаживать, голштинец Цобельтиш... От уличной щеголихи к актрисе, от актрисы... Ну, и за нашей сестрой, за камеристкой, отчего не погоняться? Часто вспоминала и обсуждала Поликсена своё прошлое - странное, не как у других, одинокое детство, бегание по лестницам, коридорам и переходам старого Зимнего дворца и первые сознательные тревоги, редкие радости, зато частые горькие слёзы босоногой швейки, потом ковёрницы у статс-дамы Апраксиной и, наконец, кружевницы и камер-медхен самой государыни... По случаю одного из придворных спектаклей, когда заболела какая-то актриса, её начали учить по-французски, потом по-немецки. Она оказала большие способности. Иван Иванович Шувалов [Фаворит императрицы Елизаветы Петровны, оказал большое содействие масонству в России] задумал определить Пчёлкину в оперный хор и поручил её попечению тогдашней первой певицы Либеры Сакко, которая давала своей новой ученице читать драмы, комедии и повести и успела её развить. Через неё Пчёлкина ознакомилась и с Руссо, прочла его "Эмиля" и кое-что из его философских сочинений. Никогда не могла забыть Поликсена одного дня в своём детстве. Её, резвую и дикую девочку, сильно побил в игре какой-то дворцовый злюка арапчонок. На её угрозу: "Вот постой, чёрт лупоглазый, маменьке пожалуюсь!" - лупоглазый чёрт, скаля зубы и наставя чёрный кулак, ей ответил: - Никакой матери у тебя, рыжутка Полька, нет и не было... да и отца не было!.. а ты, Полька, нищенка, подмётышек, сорочье дитё! - Как подмётышек, сорочье дитё? - стала накидываться и допрашивать встречных и поперечных девочка. Ей объяснили, что действительно её нашли в опорках какой-то шубейки, на куче сенных выгребков, под дворцовым конюшенным крыльцом. Горько заплакала Поликсена и с той поры, забиваясь в углы чёрного двора, всё высматривала на сметье сорок: какая ей будет матерью? Прочла однажды Поликсена французскую драму, данную ей Либерой Сакко, и чуть не сошла с ума. В драме изображалась Орлеанская Дева, избранная Провидением для совершения великого подвига. С той поры судьба Иоанны д'Арк не давала покоя Пчёлкиной. Ей грезились громкие дела, мировая слава, общая признательность. Нередко дни напролёт, в гардеробной императрицы, она просиживала молча, как истукан. Ей мерещился вековечный, дремучий дубовый лес, мхи и скалы. |
