|
Да, я пробовал стать американцем -- писал про то, что можно продать,-- продолжал я с пафосом хмельной откровенности. -- И это не стыдно в этой стране, это морально! Но внутренне я не смог измениться. Даже субботние дни -- простую еврейскую субботу, когда в каждом доме должен быть семейный праздник,--я не мог сделать семейной традицией. И знаешь почему? Я вырос в стране, где религию подменили "моральным кодексом строителя коммунизма". Посмотри на свою "Россию" -- это же наш портрет! Это ты, я, даже моя жена! Мы такие сюда приехали -- калеки! Моральные инвалиды! Господи благослови! -- сказал Максим, перекрестился и залпом выпил полстакана теплой водки. Лэ хаим! -- сказал я и тоже выпил, но закашлялся и заметался по комнате -- из одного окна в комнату валил жаркий бродвейский воздух с оглушающим боем ударника, а второе было закрыто тяжелой шторой. Кашляя, я выскочил в замусоренную кухню, схватил со столика чашку и сунул ее под водопроводный кран. Но из крана с гулким выхлопом вырвалась лишь струя воздуха и выбила из чашки таракана, а потом кран заурчал, как пустой желудок,-- воды в нем не было. Наверно, потому что на улице мальчишки- пуэрториканцы сломали водопроводную колонку и купались в ее мощном фонтане. Отшвырнув чашку и все еще надрывно кашляя, я очумело оглядел кухню с ее отлипающими от стен обоями, подбежал, согнувшись, к холодильнику, распахнут дверцу и сунул голову внутрь -- в холодильнике, по крайний мере, было прохладней. Отдышавшись, я взял морковку с единственной нижней полки холодильника (еще там лежали картошка и лук), вытер эту морковку о шорты и, хрупко надкусив, пошел в "свою", вторую в этой квартире комнату. Здесь у закрытого и наглухо занавешенного газетами окна выходящего на пожарную лестницу, стояли самодельные деревянные козлы, на. этих козлах лежала комнатная дверь, которую Максим и я сняли с петель, а на двери стоял мой компьютер Compaq- Portable. Теперь это был мой письменный стол, или, как говорят в Америке, my desk. Остальные мои вещи находились. на полу, в картонных ящиках. И здесь же, на полу, лежал толстый квадрат поролона, на котором я спал. Порывшись в ящиках и хмельно расшвыряв свои, в пестрых обложках, книги, я извлек со дна ящика пачку старых фотографии и пошел к Максиму. Максим по-прежнему молча ел перловый суп с хлебом. Вот!-- я показал ему старую, двадцатилетней давности черно-белую фотографию. На ней я был снят в обнимку с молодыми и смеющимися женщиной и мужчиной.-- Видишь эту пару? Они жили на Урале, Михаил был режиссером телевидения, зарабатывал 160 в месяц. А эти его жена Лариса. Она работала где-то за 60 рублей в месяц. Короче, нищая жизнь в промороженном сибирском городе -- в магазинах годами ни мяса, ни овощей. Когда я прилетал туда из Москвы, я привозил им мясо в чемодане, и это было для них праздником! И однажды я видел, как Михаил пришел с работы. Он шел с автобусной остановки десять кварталов по жуткому морозу, но когда он вошел в квартиру, Лариса уже ждала его с тазом горячей воды. Она встала перед ним на конец сняла с него промороженные ботинки и стала греть ему ноги в этой воде. При мне. Эту сцену я никогда не забуду, и, кстати, можешь ее нарисовать! Называется "Возвращение мужа с работы, или Секрет семейного счастья",-- я усмехнулся, но тут же пьяно махнул рукой, досадуя, что отвлекся от главной идеи. --Дело не в том! А в том, что у Михаила была другая женщина, Елена, и он уже собирался уйти к ней от Ларисы. |
