|
Но нас же трое! Я, муж и мать! Вот она сидит... Это лежало в одном чемодане! Или вы оставляете серебро, или мы снимаем вас с рейса за провоз контрабанды! А вы, Фельдман, я же вам русским языком сказал: идите к первой стойке! И отрежьте норку от пальто, норку мы не пропускаем! Я... Уже... не могу...-- без голоса лепечет старуха Фельдман и мертво оседает на свой свалившийся набок чемодан. Тут, прорвав заграждение, к ней подбегает растрепанная дочка, подхватывает под мышки. Мама!.. Патруль!-- зовет грудастая дежурная, мимо которой прорвалась дочка старухи.-- Выведите ее! Но я только помочь! Она же не может таскать эти чемоданы!-- пробует объяснить женщина двум солдатам с автоматами. Не может -- пусть не летит. Освободите таможенный зал! А рядом, за веревкой, отгораживающей эту часть таможенного зала от всего остального мира, движется на регистрацию билетов поток иностранных туристов. Немцы, французы, американцы, арабы, турки, шведы, канадцы -- лучась инеем меховых шуб, цокая каблучками итальянской обуви, увешанные японской фототехникой и русскими сувенирами, сотни иностранцев катят на тележках свой багаж мимо любезных за теми стойками таможенников, кассиров, пограничников: "Пардон... Сильву пле... Пер фаворе... Мерси боку..." Два мира разгорожены только веревкой, но чистые, вымытые иностранцы с непроницаемыми лицами отводят глаза, когда натыкаются взглядом на этот второй мир, где дотошные таможенники потрошат чемоданы у потных и дурно пахнущих людей. Иностранцы считают, что власти не станут просто так, без причины, проверять невинных людей. Право, если их проверяют -- значит они drug-smagglers [перевозчики наркотиков] или кто-нибудь в этом роде, ведь во всех аэропортах мира именно такую грязную публику из третьего мира чаще всего и проверяют на наркотики... Я стоял перед веревкой в плотной еврейской толпе, вторь" сутки ожидая своей очереди на досмотр багажа. Все эмигранты знали, что таможенники нарочно растягивают досмотр чтобы последний десяток пассажиров-эмигрантов оказался в цейтноте: самолет вот-вот улетит, а вещи еще не проверены, остаться нельзя -- все билеты на Вену проданы на месяцы вперед, квартира сдана, паспорт и советское гражданство тоже, и вы уже не имеете права находиться в СССР после отлета этого рейса -- мосты сожжены! Оказавшись в таком цейтноте, люди бросают таможенникам свой багаж и улетают. Пустые. А чтобы избежать этого, эмигранты приезжают в шереметьевский аэропорт за двое, а то и за трое суток до вылета и живут здесь в очереди -- спят на своих чемоданах, едят на них же, нервничают, обмениваются информацией об очередных кознях таможни и ждут, когда утром в 8.00 появится из-за канатов очередной "товарищ таможенный инспектор" и объявит надменно: -- Ну, кто тут на Израиль? Таможенникам нравится произносить это слово с ударением на третьем слоге -- так им кажется презрительней. Но меня не утомляло стояние в этой круглосуточной очереди. Наоборот, как киношник, я видел, что на меня буквально со всех сторон прет новый, яркий, почти фронтовой материал: эти взмыленные эмигранты, остервеневшие в боях с ОВИРом, ЖЭКами, отделами кадров. Министерством культуры и таможнями и навьюченные детьми, родителями и вещами. Эти чистенькие, как с другой планеты, иностранцы. Эти молодые веселые мародеры- таможенники и их прихвостни-- небритые мордастые грузчики, которые вьются меж эмигрантов, нашептывая сомнительные предложения пронести в самолет что угодно или "договориться" с таможенным инспектором, чтобы он не открывал ваш чемодан. |
