|
То есть все мои ночные страхи подтвердились! ГБ ужасно хочет заполучить меня в СССР, а эти девчонки-секретари в советском посольстве случайно прокололись, выдали своих боссов. Но как же мне теперь отказаться от поездки? Ведь японцы уже заплатили три тысячи долларов за мой билет и за отель в России. Где я возьму деньги вернуть им такую сумму? Так что увидимся в аэропорту! -- бодро сказал в трубке голос Барри Вудстона из Вашингтона. -- Пожалуйста, приезжайте туда за два часа до вылета, хорошо? All right...-- без голоса отозвался я. И сидел, не кладя трубку и даже не слыша, что в ней уже давно гудит гудки отбоя. "...Он уже был внутри автобуса, когда этот автобус подкатил к выходу на летное поле, чтобы везти нас к самолету. Высокий крупный шатен лет 38, серо-стальные глаза, квадратное лицо боксера, хрущевский нос картошкой, политбюрошная шляпа, узкий серый галстук и потертый пиджак на бычьей груди, расширенный пистолетной кобурой, спрятанной под мышкой, -- он стоял в этом промороженном, с белым инеем на заклепках автобусе, стоял, возвышаясь у первого ряда кресел, и молча наблюдал, как мы рассаживаемся. Ася, маленькая скрипачка, влезла в автобус первой и побежала вперед, чтобы сесть в первом ряду, как это любят делать дети. Но он жесткой, сильной рукой отодвинул девочку назад -- без единого слова, как вещь. И стоял лицом к нам, как статуя, все эти пятьсот метров между аэровокзалом и самолетом. А в самолете он прошел в самый конец салона и сел там в последнем ряду, чтобы видеть нас всех на всем протяжении полета. Но нам уже было наплевать на него! Мужчина, у которого отняли серебряные вилки, сказал громко и вызывающе: Я не понимаю! Они что -- боятся, что мы угоним этот самолет обратно в Россию? Жена испуганно дернула егоза рукав: Тихо! Не дразни их. Черт с ними! Но я уже свободный человек! -- воскликнул он. Это я еще не знаю... -- осторожно ответила она. И действительно, почему даже в самолете нас посадили отдельно от остальных пассажиров? Ведь СССР -- страна всеобщего равенства и в советских самолетах нет деления на первый и второй класс. Тем не менее в первом салоне огромного "ТУ-124" летели только четыре советских дипломата, отстраненно- надменных, в одинаковых серых костюмах (даже проходя через наш салон в туалет, они старательно избегали встречаться с нами глазами и делали вид, что нас вовсе не существует). В третьем салоне были только иностранцы -- австрийцы и немцы. А мы, 27 измочаленных эмигрантов, включая грудного ребенка, парализованную старуху, умирающего от лейкемии одесского сварщика, 16-летнюю девчонку с распухшими от поцелуев губами и пятилетнюю скрипачку, оказались в большом и пустом среднем салоне. Единственным советским пассажиром, который летел с нами, был наш квадратнолицый страж. Он сидел один нашести задних сиденьях, между ними и нами было семь или восемь рядов пустых кресел, и через эту нейтральную полосу он, словно лагерный часовой, молча наблюдал, как из третьего салона к нам прибежали два австрийца -- они оказались врачами и примчались спасать умирающего от лейкемии. Таможня так и не разрешила отцу этого парня взять для него лекарства, и этот обреченный гигант лежал теперь на двух сиденьях с откинутыми спинками, дышал кислородной маской, а его отец и мать каждые пять минут трогали его желтые, как бивни, босые ноги, торчащие из штанов, -- проверяли, не холодеют ли. Австрийцы-врачи, открыв свои докторские чемоданчики, бессильно лепетали что-то по-немецки, отец больного отвечал им на идиш, а позади них, в следующем ряду, сидела молодая толстая жена сварщика и кормила грудью младенца. |
