– Какого тебе черта здесь надо?! – раздается с кухни хриплый, женский голос.

Светловолосая девушка в черном платье стоит передо мной. Темные глаза полны ненависти.

Так похожа на меня.

– Лера? Я же обещал, что вернусь.

Водевиль перед третьим актом

Офелия:

Вот розмарин, для памяти; прошу тебя, люби, помни: а это анютины глазки, они, чтобы мечтать…

Для вас фенхель и водосбор…

А это рута для вас; и тут еще немного для меня, ведь мы можем звать ее букетом воскресной благодати.

Только вашу руту вы должны носить не так, как прежде.

Это нивяник… А еще я хотела подарить вам фиалки, но они увяли, когда умер мой отец.

Говорят, у него была легкая смерть.

Шекспир «Гамлет»

Таша всегда любила запах пыли. Пыль пахла маминой пудрой, нагретым песком и еще чем то домашним, знакомым и уютным. Но никто никогда не понимал, когда она пыталась рассказать, чем пахнет пыль.

Ташу вообще редко понимали. За свои недолгие девять лет жизни она так и не научилась говорить так, чтобы в слова умещалось все, что хочется сказать. Как найти слова, обозначающие одиночество? «Одиночество» – слово пустое, белое, как бинты в больнице, где работает мама. Пахнет йодом, колется и ничего не значит.

Одиночество бывает разным. Бывают те часы, когда она ждет возвращения родителей с работы. Это одиночество даже приятно – оно теплое, желтое и наполняется мультфильмами по телевизору, цветными рисунками и частой трелью канарейки Тинь.

Мама подарила на день рождения фломастеры. Таша рисовала канарейку, пока не кончился желтый фломастер. Сейчас канарейка стала красной. Может быть, так бывает. И каждая красная канарейка тоже была одинока. Таше было стыдно, что она рисует красных птиц, ведь желтые, наверное, не захотели бы дружить с теми, кто на них не похож. Но она не могла иначе – желтого фломастера у нее больше не было. Наверное, ее тоже нарисовали красным фломастером.

А бывало другое одиночество. Черное, страшное. Папа часто уезжал в командировки. Таша всегда плакала – не только потому, что знала, что будет скучать, а потому, что скоро наступит момент, когда мама останется в ночную смену в больнице, и тогда ночью темнота, наполняющая две комнаты, кухню и коридор, подкрадется к ее кровати и откроет красные глаза. Раньше Таша мечтала, чтобы кто то спас от этой темноты. Кто то добрый и смелый, совсем не такой, как она. Но потом она поняла, что не бывает добрых и смелых друзей, а темнота бывает, и ее боятся все. Только Верка не боялась, презрительно отфыркиваясь, когда Таша пыталась рассказывать о красных глазах и красных канарейках. Верка вообще то заносчивая. У нее богатые родители, и ей незачем бояться темноты. Она говорила, что в ее комнате стоит ночник, который родители разрешают оставлять до утра. Таша пыталась попросить у родителей такой же, но от нее отмахнулись – наверное, ночник стоил очень дорого.

А было одиночество особенное, самое странное. Такое одиночество, когда вокруг полно людей, самых разных. Одноклассники, учителя, много других детей в гулких школьных коридорах. И повара в столовой, и охранники у дверей, и вахтеры у гардероба, а еще люди на улице, на которых можно смотреть через окно, куда то спешащие, такие разные, такие далекие, и совсем, совсем ненастоящие. Вот сколько людей вокруг, а всех будто нарисовали фломастерами – Таша оставалась одинокой.

Как уместить в слова хоть одно из этих одиночеств?

Целый мир умещался в школу, несколько улиц, магазины и детскую площадку во дворе. Больше Таша ничего не видела. Правда, она ездила с родителями в отпуск, но родители – странные люди. Приехав, они сидели в отеле неделю, купались в бассейне, где вода противно пахла хлоркой, и загорали на шезлонгах, подставляя бледные лица влажному южному солнцу.