Мартин молчал. Он бы предпочел заночевать в лесу. Было тепло, хищники близко к деревне не подходили, а вот отец мог и не успокоиться. У Мартина с собой было шерстяное одеяло, зажигалка и спички, веревка и даже сложенный кусок брезента. Но объяснять, почему ночью в лесу не так страшно, как дома, не стал.

– Давай вечером вернемся и посмотрим, как там дела, – уклончиво ответил он.

Книга была огромная. Тяжелая, с мелкими буквами и четкими, детальными рисунками. Были там растения в разрезе. Молекулярные строения мембран. Рисунки тонких, невесомых травинок и огромных, мясистых листьев.

«Ну и муть…» – тоскливо прошептал Вик.

А Мартин был в восторге, забыв даже ненадолго о своей первоначальной цели. Было в этой книге что то такое, о чем он так тосковал – дальнее, неизведанное и чужое. Мир, непохожий на тот, в котором он жил. Мир, отделенный от него чем то грозным, но все же притягательными, играющим красками от стального серого до глубокого черного и безмятежно голубого.

Морем.

Вику он не стал ничего говорить. Провел кончиками пальцев по плотному, шершавому листу, будто здороваясь с книгой. Им предстояло долго пробыть вместе.

Действие 5

Катастрофа

Подойди. Говорят,

Ты хороший человек.

Ты неподкупен. Впрочем,

Молния, ударившая в дом, –

Тоже.

Б. Брехт

Дни потянулись бесконечной чередой. Хорошие были дни, золотые от солнца, песка и пшеничных полей.

Зеленые от леса и травы.

Пронзительно голубые от неба и воды.

В тот день Мартин влез в окно поздним вечером. Отец спал на кухне, лицом вниз. Мартин не рискнул идти к себе в комнату, и они с Виком заночевали на чердаке.

Вик написал письмо Лере, и они с Мартином отнесли его на почту. Пусть у нее будут те письма – он будет писать еще.

Спустя пару недель пришел ответ. Несколько листов, исписанных округлым, размашистым почерком Полины. Там было и для Вика. Лист, начинавшееся со слов «Сыночек мой любимый». Анатолий сжег письмо в пепельнице. Другой лист, где письмо начиналось с «Братик!..» подумав, отдал сыну. Вик разбирал почерк до вечера. Лера диктовала маме свои простые детские переживания и любовь. Любовь была видна в каждом ее слове, она звенела в каждом предложении, согревая кончики пальцев при прикосновении к листу. Мартин молча наблюдал и радовался тому, что у Вика наконец то заблестели глаза.

Мартин забрал у женщины саженцы и аккуратно высадил их между курятником и забором – чтобы свиньи, пасущиеся во дворе, не добрались. Он научился собирать в лесу ягоды и искать грибы. Ему даже удавалось что то сушить на зиму. У той же женщины он взял удочку, и смог не только напроситься с местными мальчишками на рыбалку, но еще и заставить их учить его ловить рыбу.

Рыбу Мартин потрошил сам, живую, серебристую и пахнущую тиной.

Наконец то Мартин смог обратить внимание на что то, кроме того, как не дать другу умереть с голода. Отец продолжал демонстрировать потрясающее равнодушие к судьбе Вика, а поняв, что он научился готовить, казалось, вовсе о нем позабыл. Мартин, чертыхаясь и вытаскивая зубами занозы из ладоней, оторвал в курятнике несколько досок над потолком. Куры и правда начали нестись лучше, и все меньше разбитых яиц в осколках хрупкой скорлупы находилось утром на дощатом полу курятника.

Ночью, когда темнота бросала синий бархат на деревню, а в разбитое окно врывался теплый ветер, несущий запахи трав и воды, Мартин, улыбаясь, зажигал для Вика огоньки. Он выдумал столько сказок, что хватило бы на целую библиотеку. Монстр с тысячей глаз все реже сторожил темноту коридора. Мартин думал об этом с облегчением.

Это стоило всех выпотрошенных рыбок и всех рассказанных сказок.