Мартин проснулся через несколько часов. Горло по прежнему болело, и ужасно слезились глаза. Но комната сохраняла очертания, и никакой метели и монстров в метели не было.

Вик спал. В комнате было тихо и темно, но с кухни доносились расплывающиеся звуки – кажется, проснулся отец. Мартин слышал звон посуды, хриплые ругательства, и с трудом различал густой запах чего то жарящегося. Он чувствовал лук, чеснок и сливочное масло.

Будь Мартин один – он бы скорее перемотал себе горло колючей проволокой, чем пошел бы сейчас на кухню. Но его душил сухой, надсадный кашель, обжигающий горло. Его знобило и шатало от слабости, когда он пытался встать. Бросить Вика в таком состоянии он не мог.

Пришлось вставать, натягивать свитер и выходить из комнаты. Что то смутно, безотчетно тревожило его, и Мартин быстро понял, что именно.

Ему предстояло впервые с самого лета заговорить с отцом. Последнее слово, которое он ему сказал, было: «Десять». Впрочем, он явно не скоро расстанется с этим человеком. Ему и так удавалось избегать отца месяцами.

Но, если он снова пьян и снова решит его избить – Вик может не пережить. Если им не удастся встать с постели, если он не сможет выпить воды, поесть, принять таблетку…

Нет никакой надежды, что отец что то заметит и спасет его. По крайней мере, Мартин не стал бы на это полагаться.

Он почувствовал, как кашель сворачивается в легких в тугой, игольчатый клубок.

Нет, нужен чай. И лучше бы еще кусок сливочного масла, если оно не все в сковороде осталось.

– Здравствуй, папа, – ровно произнес он, стоя в проеме.

Отец сидел спиной и заслонял стол почти целиком.

– Ты хрипишь чего? – неожиданно спросил он.

– Простыл, – так же спокойно ответил Мартин, ставя чайник на плиту.

– Молока тебе вскипятить?

– Что?..

Если бы отец накинул себе на плечи скатерть как шаль, и сплясал бы ему канкан, Мартин точно удивился бы меньше.

Впрочем, он не повторил своего предложения. Он смотрел на стол совершенно пустыми глазами, и редкий проблеск сознания скорее был случайностью.

Мартин тихо, не делая резких движений, чтобы не потревожить алкогольной медитативности отца, открыл холодильник. Сливочное масло и молоко там, к счастью, нашлись.

Кухню словно обволакивал мягкий туман. Мысли становились теплыми и сонными, руки слушались все хуже и хуже.

Мартин отчетливо понимал, что силы его покидают, и что вот вот он согнется пополам от приступа кашля, потом ляжет на пол и уснет. И утром, скорее всего, не проснется.

Он вылил стакан молока в чистый ковш, добавил кусок сливочного масла и ложку соды.

– Не скрипи, твою мать, – донеслось из за стола.

Мартин, прикрыв глаза, представил, как выливает кипящее молоко отцу на голову.

Когда молоко прогрелось достаточно, он вылил его в кружку, быстро ополоснул ковш и расставил на подносе чашки и чайник.

– Разобьешь – убью, – донеслось ему в спину.

Без угрозы. Без единой эмоции. Но Мартин точно знал, что если он разобьет хоть одну чертову чашку – отец не поленится его выпороть. И не пожалеет, несмотря на болезнь.

Закусив губы, он медленно поставил поднос на пол и осторожно толкнул.

В комнате он поставил поднос под кровать и, зажав нос, выпил маленькими глотками всю чашку молока не отрываясь. Едва успев поставить ее на под рядом с чайником, он провалился в сон.

Мартину снился один из его нечастых снов. В его сне не было горизонта и неба, только голубая, чистая вода, и непонятно откуда берущийся свет. Много, много света, и никакой темноты.

…

А Вику снился Мартин. Он сидел рядом, положив ладонь поверх одеяла. Кажется, он что то рассказывал, и голос звучал не в голове, а рядом.