Конечно, тут некий для меня риск. Убрать дурака психиатра – и нет вопросов. Но мы надеялись, что от первых импульсов его удержит обилие народа кругом, а потом он возьмет себя в руки и сообразит, что и это не выход. Да и меня уже под руками не будет.

И, таким образом, мы с максимально возможной быстротой выясним все. Если Жарков на меня посмотрит, как на придурка и посоветует, например, обратиться к компетентным органам – стало быть, моя фокстерьерская логика завела меня не в ту нору. А вот если засуетится…

Тут уж нет сомнений: камни, и под каждым камнем рак.

Но осуществить сей хитроумный план нам надлежало с Бероевым исключительно вдвоем, не ставя покамест в известность никого. Чтобы убедиться, понимаете ли. Честь мундира и все такое прочее. Бля‑бля‑бля, как в подобной ситуации закончил бы Кирин отец.

Впрочем, именно благодаря такой самодеятельности определенная новизна в нашем штампе все‑таки возникала, только Бероев про то не ведал.

Дар Александры.

– Понимаете, я просто вынужден обратиться к защите прессы… – лопотал я.

Насчет прессы я, кстати, наворожил.

– И это просто‑таки очень кстати, что ваша статья уже как бы, я надеюсь, на выходе… Просто в неё надо вписать немножко. Вы могли бы?

– Да скажите же вы толком, в чем дело, Антон Антонович! – не выдержал Жарков.

Для меня сомнений уже не было. Когда я толкал его пять минут назад – были, честно скажу. Но теперь – нет. Я чувствовал, слышал, видел – да, порой я считывал и визуальные образы, мелькающие перед мысленным взглядом собеседника, вот недавно очумелое лицо Сошникова из бабульки считал – как Жарков изнывает: ну, что там случилось? что этому докторишке стало известно? неужели Сошников, как Венька и предупреждал, после обработки не полностью утратил память и действительно что‑то сболтнул в больнице? но некого было в больницу послать, некого! а самому – это уж слишком рискованно…

Такой вихрь у него крутился – я едва поспевал. Полнокровный протокол допроса.

А Бероев сидел в «Волге» без шофера на дистанции абсолютно безопасного и незасекаемого удаления, метрах в трехстах, и слушал, как я лопочу.

– Понимаете, мне очень трудно рассказывать толком, – я жалко улыбнулся. – Чтобы рассказать толком, надо понимать, в чем толк заключается, правда ведь? Надо хоть немножко понимать, что происходит… Значит, так. Буквально следом за вами появляется у меня некий мрачный тип, громила, право слово, и говорит, что он из какой‑то там, я не знаю – Коммунистической Армии.

Ох, какой от этих слов штопор закрутился у Жаркова в потрохах! Любо‑дорого! Лицо осталось неподвижным, но в потрохах – ах. Жаль, не видно Бероеву.

– Что послал его какой‑то, прости Господи, комбриг. И начинает меня шантажировать. Причем я толком даже не понимаю, чем! То говорит, будто у них есть данные, что часть денег мы прикарманиваем, и на меня донесут в налоговую, и я сяду на много лет. А этого быть не может, у нас довольно чисто все. Как у всех. То вдруг заявляет, что они украдут моего сына, ведь он сейчас со мной не живет, и молодая беззащитная женщина им, мол, не помеха, они и ее… Понимаете?

– Пока нет, – ответил Жарков, и у него был уже голос особиста, а не журналиста. И взгляд тоже. Цепкий, ледяной, расчленяющий.