|
Некоторые предпочитали употреблять эвфемизмы вроде “практические соображения” или “компромиссы”, но смысл от этого не менялся. Вопрос заключался лишь в том, правильно ли он назначил цену за политическую поддержку Несбитсона. На лице старика ясно отразилась происходившая в нем внутренняя борьба, на нем стремительно, как в детском калейдоскопе, сменялись самые противоречивые выражения: сомнения, гордость, стыд и вожделение… Он снова, словно наяву, слышал артиллерийскую канонаду., Отрывистый рев немецких 88 миллиметровок… Ответные залпы.., солнечное утро. Позади остался Антверпен, перед ними – полноводная Шельда.., канадская дивизия упорно продвигается вперед, цепляясь за каждый фут земли – медленнее, медленнее.., вот цепи дрогнули, готовые удариться в бегство. Наступил решающий момент боя, и он приказал подать джип, усадил волынщика на заднее сиденье и отдал водителю команду трогать вперед. Выпрямившись под звуки волынки во весь рост под немецкими снарядами, он повел, увлек за собой дрогнувшие было, но теперь приходившие в себя цепи солдат. Он звал их в атаку, изрыгая чудовищную брань, стрелки, отвечая ему тем же, поднялись и пошли. Грохот, пыль, звук моторов, запах пороха и масла, вопли раненых.., но они шли вперед, медленно поначалу, но потом все быстрее и быстрее.., восхищение в глазах солдат – восхищение им, их генералом гордо стоявшим живой мишенъю, по которой враг не мог промахнуться… Это был момент его наивысшей славы. Они вырвали победу в, казалось бы, безнадежном сражении. Его поступок был равносилен самоубийству, но он остался жив… Его прозвали Псих генералом и Дурак воякой, а потом в Букингемском дворце тщедушный заикающийся человечек неуклюже пришпилил ему на грудь медаль… Теперь же прошли годы, а с ними потускнела и людская память. Немногие вспоминали сейчас тот момент его славы, еще меньше находилось тех, кто мог оценить его по достоинству. Никто более не называл его “Дурак воякой”. А если кто и вспоминал это прозвище, то вторую часть теперь обязательно опускал. Время от времени, пусть даже мимолетно, он жаждал вновь ощутить неповторимый восхитительный вкус славы. С оттенком нерешительности Адриан Несбитсон произнес: – Вы, похоже, очень уверены насчет союзного акта, премьер министр. Думаете, получится? – Обязательно. Другого выхода у нас нет. – Хауден старался, чтобы выражение его лица и интонации в голосе оставались совершенно серьезными. – Оппозиции акту не избежать, – старик задумался, наморщив лоб. – Это уж точно. Но в конечном итоге, когда всем станет ясна необходимость и неотложность такого шага, это уже не будет иметь никакого значения, – в голосе Хаудена опять зазвучали вкрадчивые нотки. – Я знаю, что первым вашим порывом, Адриан, было выступить против этого плана, и мы все испытываем к вам за это уважение. Но мне также думается, что если вы считаете необходимым оставаться в оппозиции, то нам придется расстаться – в политическом смысле. – Не вижу в этом никакой надобности, – высокомерно ответил Несбитсон. – Я тоже, – согласился Хауден. – Особенно с учетом того, что на посту генерал губернатора вы сможете куда больше сделать для страны, чем в политических джунглях. – Ну, – протянул Несбитсон, с пристальным вниманием разглядывая свои руки, – если смотреть с такой точки зрения… “Как все просто, – подумал Хауден. – Имей только власть раздавать посулы, одаривать должностями – и получишь почти все, что лежит в пределах досягаемости”. |
