|
Он словно провожал ее в путешествие, провожал недалеко, остальной путь ей придется проделать одной. Годы разлуки надвигались, как станция, когда едешь в поезде, но ей они сулили дары, ему же — одни утраты. В этот вечерний час он как-то особенно остро ощущал жизнь; не из-за Готорна — загадочного и нелепого, не из-за жестокостей, которые творились государствами и полицией, — все это казалось ему куда менее важным, чем неумелые пытки в школьном дортуаре. Маленький мальчик с мокрым полотенцем в руках, которого он только что вспомнил, — интересно, где он сейчас? Жестокие приходят и уходят, как города, королевства или властители, не оставляя за собой ничего, кроме собственных обломков. Они тленны. А вот клоун, которого в прошлом году они с Милли видели в цирке, — этот клоун вечен, потому что его трюки никогда не меняются. Вот так и надо жить: клоуна не касаются ни причуды государственных деятелей, ни великие открытия гениальных умов. Уормолд, глядя в зеркало, стал строить гримасы. — Господи, что ты делаешь? — Хотел себя рассмешить. Милли захихикала. — А я думала, что ты грустный и чем-то озабочен. — Поэтому мне и захотелось посмеяться. Помнишь клоуна в прошлом году? — Он упал с лестницы прямо в ведро с известкой. — Он падает в него каждый вечер в десять часов. Нам бы всем не мешало быть клоунами, Милли. Никогда ничему не учись на собственном опыте. — Мать-настоятельница говорит... — Не слушай ее. Бог ведь не учится на собственном опыте, не то как бы он мог надеяться найти в человеке что-нибудь хорошее? Вся беда в ученых — они складывают один плюс один и всегда получают два. Ньютон, открывая закон притяжения, основывался на опыте, а потом... — А я думала — на яблоке. — Это одно и то же. Понадобилось только время, чтобы лорд Резерфорд расщепил атом. Он тоже учился на собственном опыте, так же как и люди Хиросимы. Эх, если бы мы рождались клоунами, нам бы не грозило ничего дурного, кроме разве небольших ссадин... Да еще в известке немного перемажешься. Не учись на собственном опыте, Милли. Это губит душевный покой. — А что ты делаешь сейчас? — Хочу пошевелить ушами. Раньше я умел. А вот теперь не получается. — Ты все еще скучаешь по маме?. — Иногда. — Ты все еще ее любишь? — Может быть. Время от времени. — Она, наверно, была очень красивая в молодости? — Да она и сейчас не старая. Ей тридцать шесть. — Ну, это уже старая. — А ты ее совсем не помнишь? — Плохо. Она ведь часто уезжала, правда? — Да, часто. — Я все-таки за нее молюсь. — О чем ты молишься? Чтобы она вернулась? — Конечно, нет, совсем не об этом. Мы можем обойтись и без нее. Я молюсь о том, чтобы она опять стала доброй католичкой. — А я вот не католик. — Ну, это совсем другое дело. Ты не ведаешь, что творишь. — Да, пожалуй. — Я не хочу тебя обидеть, папа. Но так говорят богословы. Ты будешь спасен, как все добрые язычники. Помнишь, как Сократ и Сетевайо. — Какой Сетевайо? — Король зулусов. — О чем ты еще молишься? — Ну, конечно, последнее время я больше налегала на лошадь... Он поцеловал ее и пожелал спокойной ночи. |
