|
Вы, кажется, говорили, что у вас есть ко мне важное дело... Капитан Сегура поправил его с укоризной: — Важное дело я вам изложил. Второй вопрос — пустая формальность. Вы не заедете со мной в «Чудо-бар»? — Зачем? — Небольшое дельце, связанное с полицией. Не беспокойтесь, ничего страшного. Хочу попросить вас оказать мне маленькое одолжение, мистер Уормолд. Они отправились в ярко-красной спортивной машине капитана Сегуры в сопровождении двух мотоциклистов — спереди и сзади. Казалось, все чистильщики сапог прибежали с бульвара на улицу Вирдудес. По обе стороны двери «Чудо-бара» стояли полицейские; над головой висело палящее солнце. Мотоциклисты соскочили на землю и стали разгонять толпу чистильщиков. Из бара выбежало еще несколько полицейских, они выстроились, охраняя капитана Сегуру. Уормолд пошел за ним. Как и всегда в это время дня, жалюзи поскрипывали от морского ветерка. Бармен стоял не там, где ему положено, а перед стойкой. Вид у него был перепуганный. Из разбитых бутылок за его спиной все еще капало, но они уже давно опустели. Какое-то тело лежало на полу, его загораживали полицейские, но ботинки были видны: грубые, чиненные-перечиненные ботинки небогатого старика. — Пустая формальность, — сказал капитан Сегура. — Нужно опознать труп. Уормолду незачем было видеть лицо, однако полицейские расступились, чтобы он мог посмотреть на доктора Гассельбахера. — Это доктор Гассельбахер, — сказал он. — Вы его знаете не хуже меня. — В таких случаях полагается соблюдать формальности, — сказал Сегура. — Опознание трупа посторонним свидетелем. — Кто это сделал? — Трудно сказать, — ответил Сегура. — Вам, пожалуй, стоит выпить виски. Эй, бармен! — Не надо. Дайте мне «дайкири». Мы с ним всегда пили «дайкири». — Какой-то человек вошел в бар и стал стрелять. Две пули пролетели мимо. Мы, конечно, не упустим случая повлиять на общественное мнение за границей и заявим, что это — дело рук повстанцев из Орьенте. А может, это и в самом деле были повстанцы. Лицо смотрело на них с пола совершенно невозмутимо. Оно казалось таким бесстрастным, что слова «покой» или «страдание» были к нему неприменимы. С ним как будто никогда ничего не случалось: это было лицо еще не родившегося человека. — Когда будете его хоронить, положите на гроб каску. — Какую каску? — У него дома вы найдете старую форму улана. Он был человек сентиментальный. Как странно, что доктор Гассельбахер пережил две мировые войны, дождался так называемого мира и умер в конце концов той же смертью, какой мог умереть в битве на Сомме. — Вы отлично знаете, что повстанцы тут ни при чем, — сказал Уормолд. — Но эта версия нам удобна. — Опять проказничают домовые? — Не вините себя понапрасну. — Он предупредил меня, чтобы я не ходил на банкет, и Картер это слышал, да и все они это слышали — вот его и убили. — А кто такие «они»? — У вас же есть список. — В нем нет никакого Картера. — Спросите метрдотеля с собакой. Его-то вы наверняка можете пытать. Я возражать не стану. — Он немец, и у него влиятельные друзья. С чего бы ему вас травить? — Они думают, что я им опасен. Я! Вот дурни! Дайте мне еще один «дайкири». |
