|
Я всегда выпивал с ним два, прежде чем вернуться в магазин. А вы мне покажете ваш список, Сегура? — Тестю покажу, пожалуй. Тестю полагается доверять. Статистики могут печатать свои отчеты, исчисляя население сотнями тысяч, но для каждого человека город состоит всего из нескольких улиц, нескольких домов, нескольких людей. Уберите этих людей — и города как не бывало, останется только память о перенесенной боли, словно у вас ноет уже отрезанная нога. «Пожалуй, пора складывать чемоданы и уезжать отсюда, — подумал Уормолд, — настало время покинуть развалины Гаваны». — Знаете, а ведь это только подтверждает то, что я вам пытался втолковать, — сказал Сегура. — На его месте могли лежать вы. Милли должна быть ограждена от подобных сюрпризов. — Да, — сказал Уормолд. — Придется мне об этом подумать. Когда он вернулся домой, полицейских в магазине уже не было. Лопес куда-то ушел. Слышно было, как Руди возится со своей аппаратурой — в квартире то и дело раздавался треск атмосферных разрядов. Он сел на кровать. Три смерти: неизвестный по имени Рауль, такса по кличке Макс и старый доктор по фамилии Гассельбахер; причиной всех трех смертей были он... и Картер. Картер не замышлял смерти Рауля и собаки, но судьбу доктора Гассельбахера решил он. Это была карательная мера: смерть за жизнь — поправка к Моисееву закону. В соседней комнате разговаривали Беатриса и Милли. И хотя дверь была открыта, он плохо слышал, о чем они говорили. Он стоял на границе неведомой ему до сих пор страны, которая звалась «Насилие«; в руках у него был пропуск: «Профессия — шпион»; «Особая примета — одиночество»; «Цель поездки — убийство». Визы туда не требовалось. Бумаги его были в порядке. А по эту сторону границы слышались голоса, говорившие на знакомом ему языке. Беатриса сказала: — Нет, гранатовый цвет нехорош. Это для женщин постарше. Милли сказала: — В последнем триместре надо ввести урок косметики. Я представляю себе, как сестра Агнеса говорит: «Одну капельку «Ночи любви» за ухо»... — Попробуйте этот алый тон. Нет, уголки рта не мажьте. Дайте, я вам покажу. Уормолд думал: «У меня нет ни мышьяка, ни цианистого калия. Да и случая выпить с ним, наверно, не представится. Надо было тогда насильно влить ему в глотку виски. Легче сказать, чем сделать, — это ведь не трагедия Шекспира, да и там бы понадобилась отравленная шпага». — Вот. Понимаете теперь, как это делается? — А румяна? — Зачем вам румяна? — Какими духами вы душитесь? — «Sous le vent» [»Под ветром» (фр.)]. «Гассельбахера они застрелили, но у меня нет пистолета», — думал Уормолд. — А ведь пистолет должен входить в инвентарь нашей конторы как сейф, листы целлулоида, микроскоп и электрический чайник». Он ни разу в жизни не держал в руках пистолета; но это не беда. Надо только подойти к Картеру поближе — быть от него не дальше, чем от той двери, из-за которой доносятся голоса. — Давайте сходим вместе в магазин. Вам, наверно, понравится запах «Indiscret» [»Нескромные» (фр.)]. Это Ланвен. — Ну, судя по названию, в них не больно-то много темперамента. — Вы еще совсем молоденькая. Вам не нужен покупной темперамент. — Но мужчину нужно подзадорить, — сказала Милли. — Вам достаточно на него поглядеть. |
