|
До того не понять, что «нет» вроде как и не ответишь, задумаешься, а потом глядь - Болотич из промедления твоего уже «да» слепил и другим преподнес. Так и с дорогой вышло. Теперь из Залесска, коему сейчас усердно пытаются прилепить прозвище «великого», стало ездить не в пример легче. Казалось бы, скачи да радуйся, а вот не выходит. Возвращаешься, словно из тины болотной вылезаешь, грязь с себя не смыв. Так думал предзимним днем родовитый тверенский боярин Анексим Всеславич Обольянинов, возвращаясь из постылых гостей. Не один возвращался, не сам-друг - и отроки с господином ехали, и служки, и прочий люд. И сам бы обошелся без них боярин, воин бывалый - везде обошелся б, да только не в Залесске. Вот уж где не токмо по одежке встречают-провожают, но и исподнее последнего конюха за глаза обсудят - достоин ли холоп хозяина? И слово-то какое нашли мерзкое, у лехов позаимствовали… Был Анексим Всеславич не стар и не молод - тридцать пять минуло, сорок еще не подкатило. Телом сух, жилист, худощав. Отроки его любили хвастать, что, мол, второго такого мечника в Тверени еще не случалось, но боярин только отмахивался с досадой. Дескать, честным железом от гадюки болотной да от псов степных не оборонишься. Умение железом размахивать, когда один на один, - славно, хорошо, достойно, да только один-то враг по нынешним временам не ходит… Некогда, правда, звались предки Анексима Всеславича не боярами, а князьями, князьями Обольянинскими - до той поры, пока не пришла Орда. …Маленький городок на самом краю Леса и Степи, где и княжий-то терем немногим краше обычной избы. Казалось, ну чего брать там насосавшимся роскской крови упырям, уползавшим мимо в свои степи? Воины при полоне, при добыче - зачем лезть хоть и не на высокие, а все ж стены, где и стрелу поймать можно? Ан пришлось. Потому что в тихий Обольянин, оставшийся в стороне от первого, самого страшного удара, что смел с лица земли Резанск, Смолень, Святославль, - свезли уцелевшее зерно со всей округи, и не только своего княжества. И вот именно за ним, за хлебом, остервенело лезла на стены оголодавшая Орда - вырванные с мясом из ушей девичьи сережки да снятые с мертвых узорчатые пояса глодать не станешь. Не одну, не две, не три даже - восемь седьмиц продержался городок. Многажды подступали под стены сладкоречивые бирючи, несли слово хана - «покориться - и никому никакого вреда!» - да только за стенами хватало тех, кому посчастливилось вырваться из горящих градов, где князья-бояре по первости верили ордынским посулам… Обольянин не сдался. Славно взял ордынских жизней, щедро полил свои валы поганой кровью, но в конце концов тараны пробили бреши, в них ринулись визжащие, размахивающие саблями узкоглазые воины в войлочных шапках - и не стало города. В полон никого не взяли. Несколько десятков уцелевших, сумевших переплыть только-только вскрывшуюся реку, - вот и все, что осталось от княжества. От княжества, потому что сбежался туда, почитай, весь люд - отступая в степи, находники лютовали особенно, разыскивая хлеб. Отстроились Резанск и Смолень, поднялись другие города - а Обольянин так и лежал мертвым пепелищем, где ни зверь не прорыскивает, ни ворон не пролетывает. Остались пусты деревни, немногие выжившие разбрелись кто куда, подальше от страшной степи - кто в Смолень, кто в Дебрянск, а кто и в тверенские или залесские пределы. Из всей княжьей семьи уцелел один-единственный мальчуган. Как выбрался из полыхающего града, как переплыл ледяную реку - то один Господь ведает да Сын Его. Потом, выросший, рассказывал княжич про странного старика с ручной волчицей, что подобрал его, замерзавшего, в мокрой одежде, отогрел - а потом неведомыми путями увел куда-то далеко от родных мест. |
