Государыня понимала, что в деле защиты чести дамские понятия неуместны, однако в случае, когда один из противников бывал убит, наказывала второго строго. Отсюда и сильное беспокойство княгини Темрюковой-Черкасской.

— Слушай, Громов, — сказала она. — Его тут оставлять нельзя. Ты ведь его в экипаже привез?

— В экипаже, ваше сиятельство.

— Поезжай с ним немедля в Царское Село. Авдотья, растолкуй, где там твой дом… или пошли с ними своего лакея проводником! Так оно умнее будет! В Царском Селе курляндцы его искать не догадаются, а я к государыне поеду, и если обошлось — сумею ее улестить! Два дня на меня дуться будет, потом, Бог даст, отойдет, она отходчива.

— Как прикажете, ваше сиятельство. Но коли немчик не выживет…

— Тогда и тебе достанется. Сиди в Царском Селе, носу оттуда не кажи! И дурня моего не выпускай. Я к твоему начальству сама поеду. Постой! Ты тоже дрался? Не смей врать!

— Дрался, ваше сиятельство. Да я-то что? Я своего поцарапал лишь, а сам — цел.

— Деньги есть? Да что это я! Какие деньги, если от девок приехал! Ирина Петровна, неси мою шкатулку, ту, черепаховую! — приказала княгиня. — И вели живо собрать чемодан — простыни, исподнее, мой несессер дорожный туда же! Где это было, что за девки?

— За Исаакием, там, где новый собор возводят и уже яму вырыли, там в переулке сводня… — немного смутившись, ответил офицер.

— Как ее сыскать? Я туда спозаранку своего человека пошлю, чтоб дуры лишнего не наболтали.

— Ей уж уплачено! Да она сама курляндцев невзлюбила!

— Тем лучше. По дороге заедешь к моему Францу Осиповичу… ты по-немецки знаешь?

— Довольно, чтобы усадить его в экипаж.

— Скажи ему — я за все заплачу. Лишь бы только проклятый курляндец остался жив!

Авдотья Тимофеевна глядела на княгиню с ужасом — у женщины сын ранен, а она не в обмороке и слезами не изошла! И не мчится вниз, не припадает с рыданиями к коленям сына! Диво, диво!

А вот Наташа глядела на Громова — да и немудрено, преображенец был очень хорош собой, высок и статен, несколько смахивал на многолетнего фаворита государыни, с которым теперь она пыталась окончательно порвать. Тот тоже с виду — Геркулес, лик — дивной красоты… впрочем, громовская физиономия была суше, строже и с некоторой неправильностью черт, придававшей особое очарование, — именно такова, чтобы влюбиться без памяти…

— Вы, ваше сиятельство, разузнайте…

— Не дура! Мог бы и не говорить! Петрушке скажи — его счастье, что ко мне сюда не поднялся, надавала бы оплеух! Невзирая что раненый! А ты… ты друг истинный, я знаю. И за твое добро к дураку Петрушке отплачу.

— Не ради платы!..

— Молчи. Я — мать, от меня принять не стыдно. Ты, я чай, последнее из карманов выгреб, чтобы девкам рты позатыкать. Да долго ли мне ждать?!

Вбежала Ирина Петровна со шкатулкой, и княгиня высыпала три пригоршни золотых монет прямо в карман гвардейского мундира, приговаривая:

— Молчи, молчи, перечить мне не смей!

Чемодан был собран едва ли не мгновенно, егуновский лакей получил от изумленной хозяйки наставление, более медлить было незачем.