Когда Морозов увидел, что Зорич всё-таки сумел склонить к дальнейшему походу некоторых людей из своей экспедиции, покачал головой и сказал Слободану:

— Вы просто сумасшедшие, — в глазах местного управляющего сверкнули искры. — Но знаешь, иногда сумасшедшим везёт. Поэтому я обеспечу тебя всем необходимым.

В течение следующих пары часов они собрали караван из собачьих упряжек, уложили все необходимые вещи и отправились в сторону Виктории.

Поездка оказалась максимально непростой. Дело даже не в том, что длилась она чуть ли не неделю. А в том, что во время всей этой поездки холод неотступно следовал за караваном. Если у морозников и огневиков ещё были возможности прогреть себя изнутри или не замечать холода, то у Зорича ничего такого не было. Он был совершенно беззащитен перед стихией. Но стоило ему сильно замёрзнуть или отчаяться, как он вызывал перед внутренним взором облик дочери, и холод практически сразу отступал.

Но это было не всё. Чем дальше они ехали, тем холоднее становилось. Вроде бы после минус тридцати и минус тридцати пяти разница в холоде не должна была ощущаться сильно, но она была. Даже те же маги льда ощущали, что всё меняется.

Через шесть с половиной дней после выезда караван добрался до пролива, который разделял материк и остров. Проводники из Морозовых действительно вывели их к самой узкой части пролива:

— Здесь по картам до Виктории чуть более двух десятков километров, — поведал проводник и после запинки добавил, — но сейчас даже морозить ничего не нужно. Лёд в проливе стал раньше обычного.

Слободан вместе со своими людьми взирал на безжизненную пустыню, простирающуюся прямо перед ними.

Пролив был огромен и мёртв. Зорич не знал, откуда в уме пришла подобная ассоциация. Но сейчас на Слободана взирала бездна, как будто готовясь их поглотить.

Лёд, сковавший пролив, был угрожающего стального цвета, на нём не задерживались снежинки, тут же уносимые ветром вдаль. Местами вздыбившиеся торосы напоминали раскрытую пасть ледяного великана. Каждого из присутствующих накрыло чувство ужаса и близкой смерти. Даже собаки жались друг к другу и пытались повернуть вспять. И это чувство было безотчётным, совершенно необъяснимым и практически невозможным для преодоления.

Все находящиеся в экспедиции испытывали дичайший ужас от того, что им придётся встать на лёд и идти в пасть собственной смерти. Тогда Зорич понял, что, наверное, всё это было зря. Но выбора у него нет.

Он вдохнул морозный воздух, выдохнул облако пара и на негнущихся ногах ступил на стальной лёд, прозрачный и отчасти даже зеркалящий взгляд самого Слободана. Про себя он повторял, словно молитву, имя дочери, имя погибшей жены, говорил какие-то слова, неизвестно к кому обращённые, и шаг за шагом продвигался вперёд.

Шаг за шагом, шаг за шагом… В какой-то момент он оказался один посреди ледяного безмолвия. Только стальные воды ледяного пролива под ним хищно ухмылялись. Шаг за шагом, шаг за шагом…

Про себя он отметил, что прошло уже больше двух недель с тех пор, как он отправился в эту проклятую экспедицию. «По-хорошему, если Радмила всё правильно поняла, то она должна была уже попросить защиты у кого-то, ведь суммарно с начала миссии уже прошёл отведённый мне демоном срок».

«Радмила, — думал про себя Зорич, — только не наделай глупостей, только не взбрыкни, сделай всё так, как я тебе сказал. А я буду идти к тебе до конца, шаг за шагом. Шаг за шагом».

И он шёл, верил в то, что Радмила всё сделает так, как нужно, а он ступал по мёртвому льду навстречу смерти, словно через всю свою минувшую жизнь. И вот так, в мыслях о дочери, он дошёл практически до середины. Там трясущимися руками достал из-за пазухи подзорный артефакт и увидел всё то, о чём ему рассказывал Морозов: серебрящиеся, прозрачные статуи.