Но одно дело слышать это на словах или видеть в разуме у другого человека, а другое — видеть воочию. И людей там было действительно много. Ну, как людей? Это были статуи. Промороженные насквозь статуи. Целое побережье статуй, застывших, замороженных навеки людей. Как будто многолюдную площадь накрыло одномоментно морозом, заставив умереть на месте, в движении, в порыве. Между погибшими ещё оставалось пространство, где ещё можно было пройти. Но такое количество застывших трупов, превратившихся в ледяные статуи, просто поражало.

Но Зоричу нечего было делать, кроме того, как стать одной из этих статуй или дойти до своей цели. Он убрал подзорный артефакт обратно, сделал ещё один шаг, и ещё один. Он уже прошёл середину пролива и шёл дальше — шаг за шагом, шаг за шагом. За ним так никто и не двинулся, но он шёл вперёд, даже не оборачиваясь, прекрасно осознавая, как ледяные когти, сжимают его сердце.

Он осознавал, что с каждым шагом двигается всё медленнее и медленнее. Понимал, что, возможно, станет самой близкой к материку застывшей статуей, но всё равно шёл. Он видел, как на нём начинает светиться одежда, но всё равно шёл вперёд. А потом в какой-то момент, когда он уже почти достиг берега, понял, что следующий шаг не получается сделать: всё его тело сковало холодом. Мороз пробрал его буквально насквозь. Ведь ещё чуть-чуть — и он действительно превратится в статую, а затем промёрзнет насквозь до прозрачности.

И всё же он сделал ещё один шаг, а затем посмотрел вниз и понял, что фактически этим своим последним шагом вряд ли преодолел и пару сантиметров. Следующий шаг через силу был таким же. Причём суставы, кажется, уже были ледяными, они хрустели, грозя рассыпаться крошкой.

Но что хуже всего, его начал одолевать сон. Он понимал, что замерзает, замерзает так же, как и все остальные, стоящие здесь. Ведь он не маг холода, он менталист. И тут в душе у Зорича разлилось какое-то дикое, нечеловеческое отчаяние. Оно затопило его, и он снова увидел перед внутренним взором лицо своей любимой, улыбающейся дочки. Вот она занимается боевыми искусствами, а он радуется и гордится её успехами. Вот она ещё совсем кроха, бежит ему навстречу, хватает за шею, целует в щёку. А за ней спешит его живая ещё на тот момент жена.

А здесь, в реальности он не выдержал пронизывающего холода Виктории, и упал на колени. Из последних сил он упирался руками в лёд, а затем откуда-то изнутри, из глубины души, он вырвал имя дочери и прокричал его вперёд, в спины замерзших статуй:

— Радмила!

Глава 17

— Радмила! — вместе с именем дочери Слободан выплеснул волну всего того, что было у него на душе.

Он пришёл сюда только ради неё! Его вела за собой слепая всепоглощающая отцовская любовь.

И тут вдруг он понял, что там внутри, в глубине его тела, холод как будто немного отступает. Но он не понял этого сразу, подумал, что это уже агония организма, что всё, конец, он умирает. Но при этом почувствовал, что тело стало как будто чуть более послушным, суставы снова начали сгибаться. Однако, несмотря на это, Зорич полагал, что ему всё только кажется, и это предсмертное безумие.

Но в этот момент в мозг ему эфемерной сосулькой или ледяным буром начали ввинчиваться слова:

— Вы все приходите сюда ради богатства, ради славы, ради денег. Вы все ведомые жаждой наживы. Вы все не цените дарованное вам. Вы высасываете недра до конца. Вы уже не люди, вы — паразиты. У вас внутри не осталось ничего человеческого. Вы копошитесь, словно термиты или тараканы, которые подъедают всё, что плохо лежит. Вам нет места на этой земле. Уходите!

Зоричу показалось, что он просто бредит, что его умирающее в агонии сознание просто подкидывает невероятные образы. Но раз уж он умирает, то собственно терять ему уже больше нечего. И тогда Слободан раскрыл своё сознание на максимум, как ворота в осаждённый город, выкрутил свой дар на полную и послал вперёд.