– Его уже как‑нибудь назвали, господин мой?

– Нет, я подумал, что ты сама захочешь дать ему имя, – ответил Раскард, – но у меня‑то имя уже есть, и ты называть меня соответственно должна, дорогая.

– Тогда, Раскард, большое тебе спасибо, – смущенно произнесла она. – Можно мне назвать его Ювел, потому что он мне дороже любых ювелирных украшений?

– Ее, – поправил Раскард. – Я подарил тебе девочку, они добрее и более уравновешенные, поэтому их можно держать в доме. Я подумал, тебе понравится собака, которая все время сидит рядом, а кобель – тот будет убегать и рыскать по окрестностям.

– Она просто прелесть, и имя Ювел девочке подходит даже больше, чем мальчику, – сказала Эрминия, нежно обнимая сонного щенка, шелковистая шерсть которого была почти в тон ее волосам. – Это самая ценная из всех моих драгоценностей, и я буду нянчить ее как ребенка, пока у меня не появится свой.

Она качала щенка, что‑то тихо напевая ему, а Раскард умиленно на нее смотрел, думая:

«Да, она будет хорошей матерью моим детям, она добрая и любит малышей».

Он положил щенка в корзину, и Эрминия с готовностью упала в его объятия.

Лето пролетело быстро, и вот окрестности Хамерфела вновь покрылись снегом. Ювел выросла из неуклюжего щенка с толстыми лапами и висячими ушами в гладкую собаку благородной осанки и постоянно сопровождала юную герцогиню во всех ее прогулках по замку. А у герцогини тем временем крепла уверенность, что она справится с обязанностями, накладываемыми на нее новым положением, а также, что брак ее – счастливый, и от этого она становилась еще прекрасней. Теперь Эрминия если и вспоминала с тоской своего товарища по детским играм, то делала это тайком, но с полной уверенностью, что ее муж скорбит об Аларике не меньше.

Однажды утром, когда они, как всегда, вместе сели завтракать в комнате на верхнем этаже замка, откуда открывался вид на долину, Раскард посмотрел вниз и сказал:

– Дорогая, у тебя глаза получше, чем мои. Глянь‑ка, что это там?

Она подошла к окну и взглянула на промерзлые, обледенелые скалы, среди которых с большим трудом преодолевал путь наверх маленький отряд.

– Там всадники, семь или восемь человек, и у них знамя – черное с белым, но герба я разглядеть не могу.

Невысказанным осталось моментально охватившее ее предчувствие надвигающейся беды, и как бы в продолжение ее слов муж тревожно добавил:

– Со времени нашей свадьбы мы почти ничего не слышали о Сторне, любовь моя.

– Уж не думаешь ли ты, что он направляется к нам с подарками к свадьбе?

– Нет, не думаю. Вряд ли он пришлет серебряную тарелочку ко дню рождения нашего сына, – произнес Раскард. – Уж больно мирно пролетели эти дни. Интересно, что он задумал?

Посмотрев на просторное платье, которое теперь носила жена, герцог о чем‑то задумался. Эрминия же при упоминании о сыне отрешенно улыбнулась.

– К следующему новолунию наш сыночек будет уже с нами, – сказала она, глядя на лиловый диск луны, висящий в дневном небе. – Захват Аларика был последней акцией Сторна, может быть, он ждет твоего шага в этой игре или же и сам устал от вражды.

– Если он жаждет мира, ему достаточно вернуть тело Аларика, – произнес Раскард. – Глумиться над мертвым из мести – бесчестное занятие, и лорд Сторн знает это не хуже меня. А что касается его усталости от войны, то я поверю в это, когда на льдах Стены Мира начнет расти клубника.

Эрминия, хоть и разделяла взгляды мужа, недовольно отвернулась. Как бы он ни был с ней ласков, но каждый раз, когда гневался, ее охватывал испуг.

– Не пора ли позвать в замок повивальную бабку, чтобы она была рядом? – спросил ее герцог.