– Мы жители полей, – пробормотала женщина, – мы не знаем, как надо разговаривать со знатными людьми. Если мои слова грубы, прости меня.

– Конечно, прощаю. Твоя речь нежнее речи женщин с гор Кулу, но некоторые слова новы для меня.

– Я из пустыни – пастушка верблюдов, доильщица коз. Что могу я знать о речах придворных? Пусть белая волшебница говорит за меня.

Кэт слушала рассеянно. Она исполнила свои обязанности, и ее освобожденная мысль снова вернулась к опасности, угрожавшей Тарвину, и к воспоминанию о постыдном крушении, постигшем ее час тому назад. Она мысленно видела, как женщины, одна за другой, исчезают из больницы, как уничтожается ее труд и рушатся все надежды; ей представлялось, что Тарвин умирает самой ужасной смертью, и она чувствовала, что это дело ее рук.

– Что такое? – устало проговорила она, когда женщина дернула ее за юбку. Потом она обратилась к царице: – Эта женщина – единственная из всех, кому я старалась помочь, осталась сегодня со мной, государыня.

– Во дворце шел разговор, – сказала мать магараджа, обняв мальчика за шею, – что в вашей больнице были волнения, сахиба.

– Больницы уже не существует, – угрюмо проговорила Кэт.

– Вы обещали взять меня туда когда-нибудь, Кэт, – по-английски сказал мальчик.

– Женщины – дуры, – сидя на полу, спокойно сказала женщина из пустыни. – Какой-то сумасшедший жрец сказал им ложь, будто среди снадобий были чары…

– Спаси нас ото всех злых духов и бесовских заклинаний, – пробормотала царица.

– Чары в снадобьях, которые она приготовляет своими собственными руками, и потому, сахиба, они выбежали, крича, что дети их родятся обезьянами, а их трусливые души будут отданы дьяволу. Ао! Через неделю не одна-две, а многие узнают, куда пойдут их души, потому что они умрут: и зерна и колосья зараз.

Кэт вздрогнула. Она слишком хорошо знала, что женщина говорит правду.

– Но снадобья! – начала царица. – Кто знает, какая сила может быть в этих снадобьях? – она нервно рассмеялась, смотря на Кэт.

– Взгляни на нее, – со спокойным презрением проговорила женщина. – Она только девушка, ничто иное. Что могла она сделать Вратам Жизни?

– Она вылечила моего сына, поэтому она – моя сестра, – сказала царица.

– Она сделала так, что мой муж заговорил со мной перед своим смертным часом, поэтому я ее служанка, равно как и твоя, сахиба, – сказала женщина из пустыни.

Мальчик с любопытством взглянул в лицо матери.

– Она говорит тебе «ты», – сказал он, как будто женщина не существовала. – Это неприлично между поселянкой и царицей – «ты» и «тебе».

– Мы обе женщины, сынок. Сиди смирно в моих объятиях. О, как хорошо чувствовать тебя опять здесь, негодник!

– Небеснорожденный слаб на вид, как засохший маис, – быстро проговорила женщина.

– Скорее, как высохшая обезьяна, – возразила царица, прижимая губы к головке ребенка. Обе матери говорили громко и выразительно, чтобы боги, завидующие человеческому счастью, могли слышать и принять за правду уничижение, прикрывающее глубочайшую любовь.