- Чьей мысли? - вздохнул Бартоломео.

- Мысли своей, конечно, - ответил Вася. - А Слово тебе Иисус в уста вложит. Сам решай, что думать и как говорить, но хотелось бы нам определиться, не дожидаясь первого воскресенья после первого полнолуния после весеннего равноденствия (в этот день в Риме празднуется Пасха, примечание автора).

Тот снова вздохнул, и ушел. Но не успел день догореть, как он вернулся с известиями.

- В общем, так, братцы, - сказал Бартоломео. - Завтра вы попадете к Бате-хану со своим прошением. Но тут такое дело, будут у вас испытания в количестве три штуки.

- Что еще за испытания? - удивился Василий.

- Тайна сия великая есть, - поднял палец к небу старый солдат в рясе. - Сначала в кости будете резаться, потом - стрельба из лука, и, наконец, вольные упражнения - борьба. Победите - возьмут ваши подаяния.

- Ну, а, положим, проиграем?

- Тогда вам секир башка, а дань все равно возьмут. Лихо, правда? - Бартоломео рассмеялся каким-то прерывистым лающим смехом.

Василий и Добрыша засмеялись в ответ, но постепенно, словно смысл слов начал до них доходить, замолкли.

- Ну, ты подумай! - возмутился Вася.

- Вот тебе и дипломатия с политикой! - ответил Добрыша.

7.   Олимпийские игры при дворе.

Вооружен - значит, предупрежден. То есть, конечно, наоборот: коли знаешь о схватке, так и оружие загодя готовишь.

У ливонцев было достаточно времени, чтобы подумать, решить и приготовиться. Вася кликнул знакомых по заячьему делу чиган, те, как-то водится, обещали за деньги посодействовать в случае чего. Ну, а Добрыша, пообщавшись с Бартоломео, составил для себя схемы путей, ведущих из вечного города, узнал, где сидят в своих засадах стражники, и какова у них манера поведения.

- Ох, ты и собака, Батя-хан, - сказал перед сном Никитич.

- Какая-такая собака? - закричал главный поп, когда ему донесли эти слова, полученные от уха владельца постоялого двора. - А что еще говорят?

- Ничего больше не говорят, - сообщило то же ухо. Оно, ухо, конечно, поздно опомнилось, поэтому прозевало много событий предваряющих эту фразу. Как-то не было прямых указаний, а к косвенным не было нужды прислушиваться.

- Ухо отрезать, - сказал Батя-хан. - В воспитательных целях, так сказать. Установить наблюдение за ливонцами. В целях профилактики.

Но те уже спали и никакие шпионские разговоры не вели. По крайней мере, один из новгородцев спал, другой же, оставив вместо себя в постели свернутую в валик прикроватную циновку, всю ночь трудился, не покладая рук и не разгибая спины. Но это никто не заметил.

Поутру хозяин двора с перебинтованной головой явился к своим северным постояльцам.

- За вами там пришли, господа хорошие, - сказал он и поморщился от боли в отрезанном ухе. - Много людей, все вооружены и требуют вас немедля.

В сопровождении целого отряда наймитов, одетых легкомысленно и помпезно: перья в беретах, широкие, словно надутые на бедрах штаны, они пошли в резиденцию к Бате-хану. Добрыша чувствовал себя бодро и весело, от него самого теперь мало что зависело, так что волноваться было необязательно. Василий же выглядел несколько подавленным и вялым, будто не выспался.

Батя-хан сидел на высоком резном троне из сарайларского мрамора и хмурил брови. Тонкие усы у него от этого топорщились в стороны, а жидкая борода колыхалась, как павлинье перо на сквозняке. На голове красовался высокий белый колпак с заостренной верхушкой, натянутый по самые уши, крючковатый нос будто бы сам по себе шевелил ноздрями.

Василий произнес заранее приготовленную речь, все более упирая на ценность привезенных даров, на их полезность и крайнюю важность. Он просил не побрезговать, принять подарки в обмен на маленькую услугу, которую, без всякого сомнения, Батя-хан может оказать слэйвинским князьям, не испытывая при этом особого напряжения.