Минут через десять я все‑таки поймал такси, но водила с чего‑то взбрыкнул и ехать на Пушкинскую отказался, пообещав, что высадит меня у поворота с шоссе Нефтяников на Пушкинскую. Метров триста я вполне мог преодолеть пешком.

И я их преодолел, замерев при виде таблички с номером дома – 142. Приплыли...

Домик был довольно невзрачный, двухэтажный, деревянный и даже чуть покосившийся набок. Перед домом раскинулся приличных размеров пустырь, посреди которого ржавел остов древнего «Запорожца». К этому «Запорожцу» я и направился, согнувшись в поясе и стараясь не шуметь. Возле груды металлолома я остановился и присел на корточки, наблюдая за домом. Ничего подозрительного, кроме самого дома, – развалюха на пустыре будто специально была создана для того, чтобы стать ловушкой для доверчивых олухов вроде меня. Можно из пушки стрелять, никто не услышит. А услышит, так не высунется на улицу, потому что уж слишком темно, безлюдно и страшно в этом позабытом богом и коммунальными службами уголке города.

Хоть из пушки. Только я об этом подумал, как резкий звук ударил по моим ушам. На пушку не тянуло, а вот на какой‑нибудь «ТТ» вполне.

Я поплотнее прижался к «Запорожцу», и тогда в доме снова шарахнуло. Теперь была исполнена целая серия выстрелов, причем звучали они так часто, что было не ясно, то ли один стрелок палит с двух рук, то ли стрелков было несколько, и они от всей души старались пришить друг друга. С моим ножиком в кармане просто смешно лезть в это пекло. Я и не лез, я сидел себе за «Запорожцем», считал выстрелы и пытался сообразить, какова должна быть моя роль по замыслу звонившего. Собирать гильзы? Или собирать трупы? Или самому стать трупом?

Выстрелы стихли так же внезапно, как и начались. Я осторожно высунулся из‑за «Запорожца» – ожидалось, что из дома выскочит торжествующий победитель стрельбы на выживание. Прошло минут пять, но никто так и не вышел.

Чувствуя себя полным идиотом, я достал из кармана нож, раскрыл лезвие и не очень уверенной походкой направился к этому самому дому номер сто сорок два по Пушкинской улице. Поскольку улица была именно Пушкинская и поэт наверняка исполнял тут роль потустороннего покровителя, я забормотал на счастье: «Паду ли я стрелой пронзенной? А может, мимо просвистит?»

«Сам не свисти», – отозвался в моей голове ДК.

– А вот без чужих советов обойдемся, – решительно пробормотал я, чувствуя усиливающуюся дрожь в коленях. Когда я взялся за дверную ручку, эта дрожь шатала меня не хуже ташкентского землетрясения. Тем не менее я потянул дверь на себя, а та, несмазанная скотина, заверещала так, что я мгновенно вспотел и втянул голову в плечи, ожидая немедленной пули в лоб.

Но пуля не летела. Я закрыл за собой дверь и шагнул вперед, под свисавшую с потолка одинокую лампочку. В ее свете была видна лестница на второй этаж и проход под лестницу, в комнаты первого этажа. Освещены были только нижние ступени, верх же тонул в темноте, так что было совершенно непонятно, чем заканчивается эта череда ступеней и заканчивается ли она вообще.

Однако меня почему‑то тянуло именно на эту лестницу. Я стал медленно подниматься, причем ступени подо мной отчаянно стонали. С таким же успехом я мог объявить о своем приходе в громкоговоритель.

Я преодолел ступеней шесть или семь, когда сверху раздался какой‑то стук. Чужой стук, в смысле произведенный не мной. Я на всякий случай выставил вперед кулак с зажатым в нем ножом, и тут стук повторился. А потом сверху что‑то с грохотом понеслось вниз, я в ужасе прижался к перилам, но те так охотно подались под моим весом, что я понял – сейчас они развалятся и я грохнусь вниз. Я отпрянул назад, и то, что шумно катилось сверху, ударило как раз мне по ногам.