– Merde alors! – взвизгнула она. – Элпью! J'ai chie dans mes frocs!

В передней, у нее за спиной, толпилась группка пожилых мужчин, которые говорили все враз.

– Что случилось, Олимпия?

– Кто там?

– Будь осторожна…

– Этти господа уходят, догогуша. Мы дивно поиггали. Сегодня кости были на моей стогоне. Не так ли, сэг Чагльз?

Дородный джентльмен бочком подобрался к герцогине и запечатлел на ее щеке смачный поцелуй.

– Увы этому дню, вы ободрали меня как липку, плутовка. Мне придется дождаться возвращения из Индий еще пяти кораблей, прежде чем я смогу снова сесть с вами за игру, шалунья вы эдакая! – Он выскользнул мимо Элпью на крыльцо. – Кто‑нибудь еще идет? – Поклонившись Элпью, он, спотыкаясь, стал спускаться. – Ни зги не видно, господа. Придется идти домой, держась за руки.

– Герцогиня, я принадлежу вам больше, чем самому себе. – Худой, похожий на ястреба мужчина удалился, тоже не забыв про поцелуй – Уверен, сегодня я буду спать как убитый.

Элпью думала, что они никогда не разойдутся – столько было поцелуев и шуток.

Когда туман проглотил последнего из гостей, Пигаль повернулась к Элпью.

– Ну, так в чем дело?

– Я предлагаю свои услуги, – тихо произнесла Элпью. – В качестве временной замены Азиза.

– Великолепно! – вскричала Пигаль и, схватив ее за руку своей когтистой лапкой, потащила вверх по лестнице, задувая на своем пути свечи. – Хвала за этто Господу! Азиз был моим камегдинегом, моим компаньоном, повагом, секгетагем, конюшим – всем. Без него я пгосто погибаю.

На первой площадке герцогиня, пошатываясь после выпитого в избытке вина, подвела Элпью к одной из дверей.

– Вот здесь жила этта кгыса. Можешь спать тут! – И она поплелась дальше одна, задувая свечи. Свернула к своей двери. – Мне нгавится хогоший, как вы, англичане, говогите, плотный завтгак, пгошу тебя, Элпью. Но не ошибись, не «английский завтгак». Для меня загадка, как вы, англичане, в такую гань едите устгицы, копченую селедку, анчоусы. Я, чтобы пгоснуться, пгедпочитаю яйца, тост, джем. Говно в восемь часов, будь так любезна.

Элпью заночевала в черной комнате. Стены были обиты черной парчой, шторы – черного бархата с черными шелковыми кистями, черная лаковая мебель, даже простыни и одеяла оказались черными. Все это притупляло восприятие окружающего, так же как и туман, и Элпью с удивлением обнаружила, что прислушивается к каждому своему вздоху, каждому удару сердца. Спала она плохо, видя в светящихся снах Бетти и таинственный Аструм Лунаре Микрокосмикум.

Через несколько часов, на рассвете, она проснулась, чтобы приготовить завтрак для герцогини. Положив масло на кухонный стол оттаять (в кладовке было холодно, как в леднике), Элпью разожгла в столовой камин. С первым проблеском зари она отправилась на Сент‑Джеймсский рынок за свежим горячим хлебом. Пока она шла по улице, в ее мозгу вихрем кружились разные образы: кровь, стекающая с рукава графини, толстый коротышка итальянец, поющий в театре, черная‑черная комната, ярко сияющее тело Бетти. Она содрогнулась.

На рынке царила обычная утренняя суета. Частично из‑за недосыпа, частично из‑за потрясений вчерашнего дня Элпью чувствовала себя как‑то странно, и сама обыденность рыночных торговцев казалась ей какой‑то пугающей.

Смерть Бетти поразила ее гораздо глубже, чем смерть Бо.

Элпью купила полдюжины свежих яиц, каравай хлеба и грибов. Она подумала, что Пигаль не откажется и от мяса, за которым ей пришлось сделать лишний крюк на Сенной рынок.

Она все не могла отделаться от воспоминания: светящаяся Бетти лежит в лабораториуме. Элпью не знала, что предпринять.