Не богатые, не славные,

В списки не занесенные,

Дачами не пожалованные.

Говорю с вами и только вам:

Двадцатый век над нами

Летит облаками.

Вы двадцать первый увидите,

А я – нет.

Вы закат кровавый  увидите,

А я видала рассвет.

Вы – поэты, и я поэт.

Не разговор у нас – монолог,

Но вы меня слышите.

Спасибо за то, что вы дышите,

Что обо мне спросили,

По имени назвали,

Сказали и замолчали.

Я ваши четыре слова

Повторяю снова и снова,

Я ваше молчание Уношу в бессонницы.

Я никогда не молюсь,

Я никого не боюсь,

Я ни о чем не плачу.

1961

1965–1983

«Мне снилось: мы были с тобою в раю…»

Мне снилось: мы были с тобою в раю

(Там лев обнимался с ягненком),

Но кто то нагнулся ко мне,

Прикоснулся ко мне,

И сказал мне тихонько:

– Вставай!

Уходит твой поезд,

Гудит пароход,

Самолет запускает мотор,

Пора тебе в черный простор

Из райских зверинцев

(Где лев обнимался с ягненком),

Пора тебе в лед

И в огонь.

1965

Из стихов о прошлом

Какой сухой и душный летний день!

Какая пыль над Петербургом висла!

Торцы меняли на Морской. Стоял

Ужасный грохот. Мать хотела сына,

Отец хотел не сына, нет, но дочь.

Был ранний час и в Дублине еще

Никто не просыпался в старом доме

И не скрипел пером в углу своем,

А в Вене собрались уже студенты

Галдя, сморкаясь, споря и куря;

И в доме у реки, в другой столице,

Лохматый, с выпученными глазами,

Смотрел весь день на формулу свою,

Готовя век к таким переворотам,

Которые не снились, друг Горацьо,

Ни нашим мудрецам, ни тем фантастам,

Которые…

Уж если семь часов

Кричать и выть от боли, то уж лучше

Пусть будет мальчик! День и ночь Морская

Кипящим дегтем пахла из котлов,

И этот запах я теперь люблю.

Я в мир вошла, мать разорвав на части,

Пока Монэ писал свои соборы,

И Малер сочинял свою шестую.

Я грызла грудь ее потом до крови,

Я не давала спать ей шесть недель

Немолчным криком в жарком Петербурге.

И плакала она тогда ночами

От слабости, от боли и от страха,

Что я не буду на нее похожа.

(И я могу сказать, что оказалась

Она права). Но веселился рядом

Отец, что вышло по его хотенью,

И говорил, что если я ору,

То откричусь заранее и после

Уже не буду плакать никогда.

(Он в этом оказался тоже прав.)

И оба правотой своей гордились

До самой смерти. До тех пор, когда

Все там же, в том же старом Петербурге

(Но в ледяном сорок втором году)

Они замерзли вместе черной ночью.

1967

Из стихов о настоящем

Опять, третий раз в столетие, полмира не спит:

Ждет. Слушает. Молчит.

Дрожит.

– Растворимся со вздохом?

– Распадемся с грохотом?

(вместе с Моцартами, закатами,

восходами и свободами).

Люди, вы не угадали будущего,

Вы не узнали своих пророков

двадцатых, тридцатых, сороковых годов.

И никто не готов!

Вы уснули, и никто не разбудит вас,

Никто не воскреснет под трубный глас,

Никто не дождется сроков.