Закрыв за собой дверь, я увидел толпу гвардейцев, обеспокоенно смотрящих на меня. От явного сочувствия, что читалось в глазах бравых вояк, сопровождавших меня в моем недавнем шествии со скорбной ношей, во мне снова всколыхнулось горе. Я яростно сжал зубы — нет! Не сейчас!

— Ваше высочество… — помявшись, обратился один, — что же решил император? Неужели наследнику вновь все сойдет с рук?

Остальные загомонили, взволнованно переговариваясь. Молодой парнишка, отчаянно покраснев, выкрикнул: — Не допустим! На штыки!.. — от волнения дав петуха, сбился, на его глазах выступили злые слезы…

Я обвел тяжелым взглядом всех. С таких разных лиц — совсем юных, с ярким румянцем, и опытных, отмеченных возрастом и непростой жизнью — на меня взирали горящие одинаковой верой и надеждой глаза.

— За поддержку благодарю. Но и самосуда не позволю! Существуют законы и убийца ответит по всей их строгости, невзирая на титулы! В этом я даю вам слово. Я — Алексей Романов!

Переждав волну одобрительных выкриков, я продолжил:

— Императору стало плохо от всего случившегося. Сейчас с ним канцлер, князь Громов. Позже они объявят своё решение о судьбе Владимира Александровича.

Развернувшись, я отправился в сторону своих комнат. Я чувствовал, что достиг предела своей выдержки, своего самообладания. Мне жизненно необходимо было остаться одному — никого не видеть и не слышать.

— Хоть немного покоя, хоть чуть-чуть… — шептал я сам себе, прикрыв глаза от боли, раздирающей сердце.

Закрыв за собой дверь своей спальни, я попытался отсечь все события сегодняшнего дня. Но голове кружил хоровод страшных картинок — Владимир со зверским оскалом, ломающий шею беззащитной Даше, её обмякшее, безжизненное тело на моих руках, лица императора и канцлера… Ни об одном своём слове, произнесенном сегодня, я не жалел. Пора было раскрыть карты, показать зубы… Больше я не позволю творить бесчинства, прикрывая их императорской волей. И только невыносимо горько было осознавать — чтобы избавиться, наконец, от постыдного страха и нерешительности, понадобилась такая страшная жертва. И сколько бы жизней мне не удалось впредь спасти, одна эта — самая драгоценная, самая важная для меня, была утеряна безвозвратно. И этот грех, тяжким грузом легший на мою душу, мне нести до самого конца. Хотя, — невесело усмехнулся я, — не факт, что этого конца мне придется ждать долго.

Мои тягостные размышления прервал шум и непонятная возня, неясно доносившиеся из-за плотно закрытых дверей. Внезапно они распахнулись, в комнату влетел запыхавшийся гвардеец из моей личной стражи, на бегу придерживающий бьющую но ноге церемониальную саблю со змеящимся по ножнам узором из слабо светящихся рун.

— Ваше Высочество! Император… — он перевел дух, с каким-то непонятным чувством глядя на меня, — Император, ваш батюшка, скончался!

Я медленно поднялся, выпрямился. В голове промелькнула мысль: — Значит, Громов сделал свой выбор!

Стремительным шагом я снова приближался к кабинету императора. В помещении было людно, вокруг тела Александра суетились лекари, у входа топтались караульные, явно не понимающие, что делать и куда бежать. В кресле, сгорбившись, сидел Громов, обхватив голову руками.

— Владимир Алексеевич… — тихо окликнул я его.

Канцлер поднял голову, на миг наши взгляды скрестились, словно шпаги, высекая искры. Я видел в его глазах отчаянный, злой вызов и жуткую безысходность. С невольным сочувствием я подумал, что сегодняшний день на нас обоих оставил неизгладимый отпечаток, от которого не избавиться уже никогда.